Книга Постправда: Знание как борьба за власть - Стив Фуллер

Предсказание: значимость прошлого для будущего

Основным элементом прогнозирования является предсказание, которое выполняет три эпистемические функции. Первая связана с нашим отношением к собственному мозгу, вторая – с нашим отношением к среде, а третья – с нашим отношением к будущему.

Первая эпистемическая функция предсказания заключается в том, чтобы развить и укрепить обычные мозговые процессы. Собственно, предсказания заставляют нас симулировать определенное состояние реального мира, то есть будущее, которое достаточно удалено от настоящего, а потому, строго говоря, является непознаваемым. Это довольно специфическая задача для наших обычных способностей постижения мира, который представляется в качестве горизонта возможностей, в разной степени реализуемых по мере нашего продвижения в пространстве и во времени, причем такой горизонт постоянно обновляется в соответствии с внешними сигналами. Подвижность горизонта наших ожиданий помогает, в свою очередь, объяснить ту легкость, с которой меняются наши воспоминания и фантазии. Эгон Брунсвик, венский психолог (позже работавший в Беркли), бывший также верным последователем логических позитивистов в области психологии, истолковал эту подвижность в качестве основополагающей идеи своей дисциплины [Hammond, Stewart, 2001]. Однако недавние исследования нейронных моделей мозга показали, что подвижность, как ее понимал Брунсвик, скорее, должна пониматься в смысле способности к заблуждению. Благодаря сочетанию генетической детерминации и предшествующего опыта мозг, как считается сегодня, запрограммирован видеть мир более предсказуемым, чем он есть на самом деле. И словно бы в подтверждение идей Поппера обучение, как мы его обычно понимаем, состоит в основном в исправлении ошибок, то есть представляет собой непрерывный процесс уравновешивания нашего обычного чувства сверхдетерминированного мира [Clark, 2016]. Иначе говоря, ошибки, которые мы обычно совершаем в предсказаниях умеренно далекого и далекого будущего, которые как раз и требуются для прогнозирования, помогают мозгу совершенствоваться в том именно, для чего он, видимо, и создан.

Вторая эпистемическая функция предсказания – напоминать нам о том, что мы не только думаем о мире, но и живем в нем. Предсказания – это специфические публичные события, которые не могут быть согласованы со всеми возможными мировоззрениями, какие только могут быть у людей в голове. Такие мировоззрения, когда они являются просто личными забавами, легко подстраиваются под события, в которые те, кто придерживался этих мировоззрений, лично никак не вложились. Однако предсказания требуют публичных решений, а для этого нужны именно такие вложения. Следовательно, они могут повлечь определенные потери в благосостоянии, репутации или друзьях независимо от истинности самого предсказания. Тут легко вспомнить Кассандру из греческой мифологии, которая благодаря своему предсказанию одновременно выиграла (в плане точности) и проиграла (в плане репутации). Говоря в целом, те, кто склонен предлагать предсказания, даже если они предсказывают неминуемую катастрофу, тем самым демонстрируют, что готовы рискнуть собой. В этом смысле культура, поощряющая людей делать предсказания, является по самой своей сущности проактивной, то есть подчиняет судьбу предсказателя потенциальной выгоде для общества в целом, проистекающей из того, что такое предсказание было сделано, независимо от его результата. Вероятно, тональность культуры, благоприятствующая смелым предсказаниям, позволила науке добиться тех успехов, которых она действительно добилась, хотя многие мыслители, исходящие из принципа предосторожности, сочли их с высоты прожитых лет бездумными. Различие проактивности и предосторожности будет рассмотрено во второй половине этой главы [Fuller, Lipinska, 2014, ch. 1].

Третья эпистемическая функция предсказания также вытекает из его публичного характера. Поскольку предсказания – события, переживаемые в опыте предсказателями, их клиентами и заинтересованными наблюдателями, до момента осуществления предсказания могут быть сделаны различные приготовления, нацеленные либо на упрощение реализации предсказания, либо на предупреждение. Хотя профессиональные прогнозисты признают это лишь с великой неохотой, можно даже сказать, что предсказания допускают – если не обосновывают – подобные виды деятельности. Здесь мы вступаем в область того, что Мертон назвал «самоосуществляемыми» или «самоопровергаемыми» пророчествами [Merton, 1968a, ch. 13; Мертон, 2006, гл. 13]. Хотя Мертон и другие исследователи представили такие пророчества в качестве «патологий» предсказания, этот термин не раскрывает их рациональности. В конце концов, они предполагают то самое признание взаимозависимости предсказания и результата, что мотивирует ученых конструировать «решающие опыты» и другие «тестовые сценарии», в которых результат предсказания должен возникнуть в строго определенное время и с заранее заданными ограничениями, чего, вероятно, не произошло бы, если бы ученые не стремились получить решающий результат – решающий в том или другом смысле. В самом деле, Бэкон, вероятно, был совершенно прав, когда увидел в экспериментальной науке протокол ускорения того графика, по которому природа раскрывает свои секреты человеку, – ускорения, в частности, за счет систематической настройки людей и природы на скомпонованные особым образом результаты.

Если же обратиться к фокусировке прогнозирования на будущем, стоит подчеркнуть, что прогнозирование – лишь один из способов ориентации на будущее, поскольку есть и другие, не рекомендующие прогнозирование или даже отрицающие его возможность. Такие ориентации могут руководствоваться одним или несколькими следующими положениями:

1) будущее непознаваемо в принципе, например, потому, что оно (еще) не существует, а знать можно только то, что существует;

2) уже известно, что будущее будет во всех отношениях отличаться от прошлого и настоящего, возможно, в силу фундаментальной неопределенности природы, важным вкладом в которую является также свобода человеческой воли;

3) эффекты взаимовлияния предсказания и его результатов настолько сложны, что каждый прогноз порождает непреднамеренные последствия, которые наверняка принесут больше вреда, чем пользы.

Три приведенных положения, вероятно, подкрепляют друг друга, по крайней мере, это можно точно сказать про положения 2) и 3). Общим для них является убеждение в том, что само наше присутствие в качестве эпистемического агента не слишком помогает нашему «постижению» будущего, как бы его ни понимать – когнитивно или практически, более того, такое присутствие может быть и вовсе контрпродуктивным. Значительная часть «терапевтической» философии начиная с эллинистического периода (например, философия стоиков и эпикурейцев) учила смирению с тем, что многие – если не большинство – убеждения и желания, которыми мы больше всего дорожим, в будущем окажутся ложными или же не соответствующими ожиданиям. В мире такого рода прогнозирование – пустое занятие, которое обязательно приведет к еще большим личным несчастьям. Поэтому следует научиться справляться с тем, что может случиться в будущем, но не пытаться каким-то образом предсказывать его, предупреждать или же, наоборот, приближать. В самом деле, именно такой вывод могли бы в конечном счете извлечь философы-терапевты из судьбы Кассандры.