Книга Без воды - Теа Обрехт

– Даже если и так. Вы, не колеблясь, должны были просто попросить. Когда вы ожидаете его возвращения?

– Теперь в любой момент, – сказала она. И вдруг призналась, хотя причина этого признания была не совсем ясна даже ей самой, ибо она пребывала в состоянии какого-то мучительного, подвешенного ожидания: – Но, если честно, он еще два дня назад должен был вернуться.

Она легко могла себе представить, каких усилий стоит немолодому Альменаре держаться все так же ровно и спокойно после того, как ее слова ударили ему прямо в солнечное сплетение.

– Значит, он задержался уже на целых два дня?

– На три, по правде говоря. Если считать, что он выехал с утра в понедельник.

– И вы от него ни словечка не получили?

– Нет.

– Нет?

– Но в этом нет ничего необычного.

Док как-то сразу вдруг взъерошился, точно вспугнутый филин. У него даже остатки волос встали дыбом.

– Да, конечно, конечно. Он вполне мог столкнуться с какими-то непредвиденными задержками. Мог задержаться, ожидая выдачи воды. Или его что-то на обратном пути задержало.

– И еще надо учесть, что в моменты сильного волнения мы не очень-то на время внимание обращаем.

– Это верно.

– Хотя до меня, например, не доходило никаких слухов насчет того, что на дороге в Кумберленд неспокойно.

– Неспокойно? Ну что вы. – Док снова сел. – Неспокойно в Пало Верде.

– А что там случилось?

– Разве вы не слышали о Мартине Крусадо?

Нора не слышала, и Док наконец не выдержал:

– За едой о таких вещах не говорят.

Она поспешно принесла два стакана, и Док налил в каждый понемногу из своей фляжки. Однако Нора пить не спешила и опустила свой стакан на колени, подальше от ноздрей. А Док решительно выпил и сказал:

– На прошлой неделе Мартин послал ребятишек за стадом присмотреть. Собственно, это были сыновья его двоюродного брата. И вот они дня три или даже четыре не возвращались. Слишком долго, и Мартина замучили дурные предчувствия. Вы же знаете, какой он. – Нора молча кивнула (она впервые слышала об этом человеке). – И он, послушавшись собственных предчувствий, сел на коня и поехал искать мальчишек. Все склоны облазил, но никаких следов ни людей, ни овец так и не обнаружил. Тогда он привел с собой одного следопыта, команчеро, который сам себя называет Ричардом Найтом. Тот тоже стал искать следы, а потом сказал, что следы все перепутаны – овцы туда-сюда ходили и все затоптали. В конце концов, конечно, птицы-трупоеды им дорогу указали. Привели их к обрыву, и там, на дне каньона, было все стадо Мартина, разбившееся насмерть. – Док позволил себе слегка вздрогнуть. – Только этот Ричард Найт уверенно сказал, что в них стреляли с вершины столовой горы, а потом овцы сами в страхе стали бросаться вниз – знаете, как буйволы иной раз прыгают…

– Боже мой! Неужели никто не выжил? Хотя бы для того, чтобы рассказать об этом?

– Когда Мартин туда добрался, уже никого в живых не осталось. Один из парнишек, правда, сумел выбраться из-под своей убитой лошади. Но далеко не ушел. – Док указал Норе на фляжку, но она только головой покачала. – Этих мальчишек привезли в амбулаторию для бедняков в Пало Верде после того, как они четыре дня пролежали на такой жаре. Вам, Нора, когда-нибудь доводилось видеть приготовленную моей женой жареную утку? – Он выразительно поднял брови и помолчал немного, позволяя своей собеседнице осмыслить сравнение, хотя Нора и не была уверена, что именно она должна себе представить: то ли коричневую поджаристую кожу утки, то ли то, как она блестит от жира. – Бедный Мартин, – продолжал между тем Док. – Воя, как зверь, он вернулся в город. Сказал, что сверху это выглядело так, словно кто-то мокрыми от крови руками вывернул из подушки пух и перья.

– Бедный Мартин!

– Что ж, я рад, что мой рассказ столь глубоко вас тронул, надеюсь, вы проявите милосердие, – сказал Док и вдруг вытащил из кармана какой-то сверток. Разворачивал он его мучительно долго и в итоге извлек самый обыкновенный саманный кирпич, который положил на стол между ними так бережно, словно это был слиток золота. – Вот этим кирпичом он и разбил вчера ночью окно в редакции «Стража Амарго». Он очень сожалеет о своем поступке и просит его простить.

Этот «снаряд» удивил Нору. Она совсем иначе его себе представляла: ей казалось, что это должен был быть довольно большой и тяжелый камень, подобранный где-то на дороге и тем самым выдающий импульсивность решения. Она прямо-таки видела перед собой неясную фигуру человека, в гневе поднявшего с земли этот камень и швырнувшего его в окно. А кирпич… кирпич – это нечто совсем иное. В нем уже таились коварство и тайная угроза. Ведь кирпич нужно было заранее найти. И специально захватить с собой, направляясь к типографии. Так что это, безусловно, было продуманное действие.

– Хорошо еще, что никто не пострадал.

– Да, это хорошо. – Док поерзал на стуле. – Но совсем неудивительно: ведь в типографии уже несколько дней никого не было.

– Но почему все-таки он так поступил?

Док вскинул руки вверх, как бы сдаваясь:

– О, каких только поступков люди не совершают, потом искренне в них раскаиваясь! Виновато, конечно, виски. – И он, словно вдруг вспомнив, прибавил: – И, разумеется, душевная травма и неуверенность.

– Душевная травма и неуверенность?

– Мне кажется, Мартин явился в редакцию «Стража» в первую очередь потому, что жаждал получить объяснения насчет той сдержанности, которую проявила газета относительно положения с выборами.

Нора почувствовала, как жар бросился ей в лицо.

– У нас не хватает людей.

– Конечно. Но именно поэтому он и рассчитывал, что его письма в газету, которые он без конца отправлял, вполне могли бы найти применение и оказаться на первой полосе. Эммет, кстати, обещал ему подумать о публикации его писем. Мартина то есть. Причем не только на английском, но и на испанском. Однако выборы все ближе, а «Страж» по-прежнему хранит подозрительное молчание. Вот Мартин, видимо, и пришел к выводу – и я не уверен, но предполагаю, что таких, как он, немало, – что «Стражу», возможно, безразличны итоги голосования.

– Безразличны?

– Или, что еще хуже, эта газета на стороне Эш-Ривер.

– Но это же просто нелепо!

– Вот как?

– Гектор, – сказала она. – Довольно.

Он помолчал, задумчиво скрестив на груди руки. Потом спросил:

– А вы знали, что я был полевым хирургом у генерала Крука? – Она знала. Все это знали. – Впрочем, я кое-что вам об этом уже рассказывал, по-моему. Я ездил вместе с ним в одной из карет «Скорой помощи», когда он гонял по всей Монтане, охотясь на индейцев сиу. В общем, однажды в палатку, где мы с ним пили кофе, трое парней внесли на шкуре буйвола какого-то солдата, самым жутким образом оскальпированного. Однако он ухитрился удержать в себе не только жизнь, но и сохранить маленький лоскут кожи с головы, причем вместе с волосами. Этот лоскут я вытащил у него из кулака, и он все умолял меня пришить его обратно. Я попытался это сделать, понимая, что результат, как говорится, будет самым непредсказуемым. Выглядело это так, будто у него на голове лежит разбитый в лепешку голубь. Но он и за это был мне благодарен. Так что у каждого из нас есть свой маленький повод для тщеславия. – И он невольно коснулся собственной сияющей лысины. – А примерно год спустя я как-то зимой застрял на одном складе, и туда случайным ветром занесло парнишку из индейского племени лакота, у которого в теле сидели четыре армейские пули. Оказалось, что его тетка – жена нашего маркитанта, ну и, как вы легко можете себе представить, они все обсудили, обратились ко мне, и пришлось спасать мальчику жизнь. Операция прошла удачно, он быстро поправился, а в благодарность подарил мне высушенный скальп, который разрисовал, украсил бисером и всякими такими штуками. И, скажу вам честно, я был страшно доволен, потому что такими диковинками обычно владеет кто-то другой, а ты даже и не мечтаешь получить нечто подобное. И лишь при ближайшем рассмотрении я узнал в этом скальпе вторую половину того куска кожи с волосами, который год назад был содран с головы пехотинца из армии Крука!