Книга Игра в молчанку - Эбби Гривз

Осталось 4 дня…

И вот, она появилась. Раз – и все! Нет, я не хочу сказать, что роды были легкими: одни схватки чего сто́ят! (Это, кстати, одна из тех вещей, которые женщины не забывают никогда). Я имею в виду совсем другое. В нашем доме появилась она. Мог ты в это поверить? Я – нет. В первую неделю мне постоянно хотелось ущипнуть себя побольнее, чтобы убедиться, что я не сплю. Я ложилась в постель и просыпалась с мыслью, уж не вообразила ли я себе все, что произошло со мной – с нами. Честно говоря, я уже почти смирилась с мыслью, что у нас никогда не будет ребенка, и вот – чудо случилось!

Ты знаешь, я никогда за словом в карман не лезла, но, когда я держала Элинор на руках, все слова куда-то девались. Я буквально теряла дар речи, но внутри меня вскипала такая яростная нежность к этому крошечному комочку, что меня бросало то в жар, то в холод. Я могла смотреть на нее часами – на крохотную складочку на переносице, которая появлялась каждый раз, когда ей становилось мокро или неудобно, на пузыри, которые она выдувала из носа, когда начинала задремывать. Часто по вечерам мне не хотелось даже класть Элли в кроватку, и я часами ходила по коридору, прижимая ее к себе и гладя ее тонкие шелковистые волосики. Ярко-рыжие, как у тебя.

Благодаря благоволившему к тебе начальнику и неиспользованному в прошлом году отпуску мы смогли провести какое-то время втроем. Помнишь, как мы клали ее на кровать и в благоговейном молчании смотрели, как она болтает ножками в воздухе, как пухлыми складочками собирается кожа у нее на коленках и на лодыжках? Едва ли не больше всего мне нравились твои попытки петь ей колыбельные. О, репертуар у тебя был обширнейший – от Паучка Инси-Винси, который свалился со стены, до «Ты мерцай, звезда ночная», из которой, впрочем, ты помнил только две или три первых строчки. В конце концов я придумала заглушить тебя «АББой», но ты вскочил и, держа Элинор на руках, принялся отплясывать под музыку. Ах, как потешно болтались в воздухе ее крохотные ножки! Настоящая «Танцующая королева». Наша королева. Самая любимая королева на свете.

Как описать наше тогдашнее состояние? Как?!.. Мы оба были точно пьяные, и это опьянение не проходило и не давало последствий. Это было лучшее время в моей жизни, но оно прошло, пролетело как один миг. Больше всего на свете я хотела бы остаться в нем навсегда, но ведь это невозможно, правда? И все равно я мечтала остановить, задержать эти дни, но… но все когда-нибудь кончается. Возвращение к реальности началось в тот день, когда ты снова вышел на работу. Тебе знакомо это ощущение, Фрэнк, когда только-только начинаешь засыпать, и тебе кажется, будто земля уходит у тебя из-под ног, и ты куда-то проваливаешься, летишь в пустоту все быстрее и быстрее: голова кружится, под ложечкой холодеет, к горлу подкатывает тошнота… Вот что чувствовала я в тот день.

Это ощущение падения я испытывала и раньше. Оно было мне хорошо знакомо, и в этом, наверное, заключен мой самый главный недостаток. Мне не нужно было знать, как оно называется и каков мой диагноз. Я говорила себе, что могу справиться. Я действительно так думала. Но когда появилась Элинор, положение стало действительно серьезным. Теперь нас было трое: ты, я и крошечное живое существо – еще один человечек, который полностью зависел от меня. И это было хуже всего.

Сколько ей тогда было? Три, от силы четыре недели, не больше. Ты зашел попрощаться – уже в своем велосипедном шлеме. Но когда ты целовал нас в последний раз, Элинор вдруг испустила пронзительный визг. Я… я была в одном шаге от того, чтобы опуститься на пол, обнять твои колени и умолять, чтобы ты никуда не уходил. Я не боялась остаться наедине с собственным ребенком. Я боялась того, что́ я могу сделать. Я боялась самое себя!

Довольно быстро я сообразила, что перебирать все пункты воображаемого списка причин, которые могли заставить Элинор плакать, бессмысленно. Она была сухая. Я была в этом почти уверена. Замерзла?.. Тоже нет; на мой взгляд она была одета даже слишком тепло. На всякий случай я пощупала ей лобик – температура нормальная. Может, проголодалась? Да нет, я недавно ее покормила. Мои потрескавшиеся соски́ под футболкой саднили так, что даже касавшийся их прохладный воздух заставлял меня морщиться. Я перепробовала все, что только пришло мне на ум, я укачивала ее, пела, разговаривала с ней, гладила, упрашивала – все тщетно. Ничто не помогало, Фрэнк! Я делала все, что могла, но Элинор продолжала вопить как резаная.

Первые несколько дней прошли для меня, словно в бреду. Я знала, что должна выйти, сходить с Элли в парк или посетить одну из групп для молодых матерей, организованных в нашем церковном приходе, но мне была невыносима сама мысль о том, что остальные мамаши будут чинно сидеть кружком, держа на коленях довольных, ухоженных, молчащих младенцев, в то время как моя Элинор будет закатываться в крике. Я не знала, как они поступят, дадут ли они мне какой-нибудь дельный совет, объяснят, что я делаю не так, или будут настолько добры, что станут лишь молча меня осуждать. Стоило мне только представить себе эту картину, как у меня на глазах выступили слезы. В те дни мне немного было нужно, чтобы заплакать. В общем, я так никуда и не пошла. Не осмелилась. Вместо этого я задернула занавески, легла на диван и устроила Элинор у себя на животе, так что мы двое смотрели друг на друга в немом изумлении. Даже не знаю, кто из нас чувствовал себе более беспомощной.

Незадолго до твоего возвращения я кое-как собралась с силами, раздернула занавески и наполнила водой кухонную раковину, чтобы купать Элли. По крайней мере это мы могли сделать вместе, как семья. Стоило тебе появиться на пороге, как я почувствовала громадное облегчение. С тобой мне всегда удавалось увидеть просвет даже в самых плотных облаках.

Даже не поужинав, мы приступили к купанию. Я поддерживала Элли, ты плескал на нее теплой водой, а она безостановочно хихикала. Если бы кто-то сфотографировал нас в этот момент, снимок получился бы превосходный. Идеальная семья как она есть. Образец из образцов. Этот снимок можно было бы использовать, скажем, для рекламы детского питания или в качестве иллюстрации того, что иногда ремонт кухни все же происходит в соответствии с первоначальным планом. Каждый, кто взглянул бы на наше фото, позавидовал бы нам черной завистью.

Впрочем, ты знал меня слишком хорошо. Ты вытирал Элли ручным полотенцем, а я чувствовала себя преступницей в розыске. Как скоро ты догадаешься – вот все, о чем я могла думать.

Я не стала ничего тебе рассказывать. О своих переживаниях, я имею в виду… Ни тебе, ни кому-либо другому. Я не знала, чем это может обернуться, а потерять Элинор я себе позволить не могла. Я любила ее – глубоко в душе я знала это твердо. Просто мне очень хотелось вернуть те первые безмятежные и счастливые дни, когда мы были вместе, избавиться от ужасных, спутанных мыслей, пока кто-нибудь не отнял у меня Элли. Полагаю, во всем был виноват недосып, гормоны, долгие часы, которые я проводила без тебя, и все равно, как я ни старалась, они не уходили – пугающие, суматошные мысли, которые обсели мою шпаргалку «Как сделать ребенка счастливым» словно черные мухи – такие большие, что они полностью заслонили собой текст. Господи, каких только ужасов я себе не навоображала! То мне представлялось, что Элинор катится с лестницы, как вопящая тряпичная кукла, то мне чудилось, что она тонет в чашке воды, которую я забыла на буфете, то… впрочем, не будем о страшном. Основная проблема заключалась в том, что каждая подобная мысль пугала меня чуть не до потери сознания, а избавиться от них я не могла. Как только исчезала одна, ей на смену тотчас приходила другая, еще более абсурдная, еще более пугающая. В моем мозгу мысли сменяли друг друга словно кадры в кино: Элли в темных следах от ушибов, Элли истекает кровью, Элли корчится от боли, которую я нечаянно ей причинила, и конца этому не было. Я как можно крепче закрывала глаза, но страшные картины не исчезали. По сто раз на дню я осматривала ее крошечное тельце в поисках ран и синяков: что, если я случайно прижала ее слишком сильно, что, если я нечаянно, против своей воли, причинила нашей дочери вред или увечье? Я этого не хотела, я бы скорее умерла, чем сделала ей больно, и все же… все же…