Книга Его и ее - Элис Фини

Нет, не знал.

— Нам надо идти, — говорит Прийя, и она права.

Мы идем к машине. На пустой улице совершенно темно. Я размышляю о том, знает ли Анна о своей маме, и снова беспокоюсь, где они сейчас могут быть. Мне на ум опять приходит оператор и его судимость. У меня в телефоне есть номер Ричарда — после того, как я досконально проверил этого человека, я знаю о нем практически все. Он женат на другой ведущей новостей на «Би-би-си», и у них двое детей, но это ничего не значит. Я звоню на случай, если он и Анна все еще находятся вместе или если он в курсе, где она.

Я слышу, как звонит его телефон.

Но не на другом конце линии, а прямо рядом со мной, словно он здесь, в саду матери Анны.

Поскольку здесь слишком темно, и ничего не видно, вешаю трубку и на ощупь ищу фонарик на мобильном. Включив его, вижу, что Прийя держит телефон, который ей не принадлежит.

Она

Среда 01.00

Я уверена, что голос принадлежит не женщине и не ребенку — это кричит Ричард.

В моей голове тоже раздается крик. Это мой внутренний голос велит мне убираться из этого дома к чертовой матери. Пальцы трогают ручку входной двери, но я не могу просто взять и уйти. Что, если он ранен? Что, если ему можно помочь? Джек был прав — я всегда убегаю от проблем. Возможно, настало время остановиться. Говорю себе, что это не фильм ужасов, и поворачиваюсь обратно к лестнице.

Забираюсь на первую ступеньку и хватаюсь за перила, словно это единственное, что не даст мне упасть. Столкнувшись лицом к лицу с собственными страхами, я не стала меньше бояться. От запаха сырости, смешанного с чем-то незнакомым, меня начинает тошнить, но я заставляю себя идти дальше.

— Ричард? — зову я.

Но он не отвечает.

Добравшись до первого этажа, оказываюсь на покрытой паутиной лестничной площадке. Все двери по обе стороны закрыты, за исключением одной в самом конце. Эта дверь слегка приоткрыта, и узкая полоска света освещает темный холл. Пробую выключатель, но ничего не происходит.

— Ричард? — я снова выкрикиваю его имя, но ничего не слышу.

Заставляю себя сделать шаг вперед — подо мной скрипят старые половицы.

Не могу представить себе детство в подобном месте — это похоже на дом с привидениями на ярмарочной площади, только здесь все настоящее. Не удивительно, что Кэтрин Келли была в школе белой вороной, если она выросла в этом доме.

Пол продолжает скрипеть под моей тяжестью, и я напоминаю себе, что Кэтрин Келли — это Кэт Джонс. Все в этом сценарии кажется неверным. Мой внутренний голос снова призывает меня повернуться и уйти отсюда.

Но я этого не делаю.

Продолжаю идти вперед, сомневаясь на каждом шагу и приближаясь к двери в конце холла. Дойдя до двери, останавливаюсь и несколько секунд собираюсь с мужеством, чтобы распахнуть ее. Открыв дверь, не могу пошевелиться.

На потолочной балке качается Кэт Джонс, у нее на шее как петля висит галстук школы Святого Илария.

Глаза у нее закрыты, и на ней все то же белое платье, в котором сегодня она вела дневные новости. Из-под платья торчат голые ноги и ступни, словно кто-то забрал ее туфли. Одна ступня странным образом еще балансирует на стуле, прислоненном к стене, а из приоткрытого рта торчат обтрепанные концы красно-белого браслета дружбы.

Она превратилась в совсем другую женщину, но я вижу, что за внешней оболочкой прячется ребенок, которым она некогда была. Всегда легче что-то увидеть, когда мы знаем, что ищем.

Делаю шаг в ее сторону и, споткнувшись обо что-то на полу, чуть было не падаю.

Это Ричард.

Он лежит лицом вниз, вокруг его головы — маленькая лужица крови. Его ударили так сильно, что на задней стороне черепа образовалась вмятина, а вся спина в колотых ранах.

Я замираю.

Боюсь до него дотронуться и не могу остановить дрожь в руках. Наклоняюсь и щупаю его пульс. Какое же огромное облегчение я испытываю, когда пульс прощупывается. Он еще жив. Надо позвонить в скорую, но у меня забрали телефон, и наверняка тот, кто это сделал, по-прежнему здесь. Не просто в доме — наверху.

С того момента, как раздался крик Ричарда, никто отсюда не уходил.

По коже бежит целая армия мурашек, когда я понимаю, что увидела бы, как злоумышленник идет мимо меня, если бы он вышел из комнаты. Или, в самом крайнем случае, я бы его услышала: сейчас в доме стоит зловещая тишина, словно мой страх поглотил все звуки, кроме скрипа, с которым тело медленно раскачивается на потолочной балке, как маятник. Как бы мне хотелось прекратить этот скрип!

И тут фрагменты пазла начинают складываться, и, несмотря на пробелы, возникает картинка. Наверное, Кэт Джонс напала на Ричарда, а потом убила себя. Я не могу найти другого объяснения тому, что вижу. На туалетном столике рядом с предметом, похожим на кухонный нож, замечаю свой телефон.

— Пойду за помощью. Вернусь как можно быстрее, ты только держись, — говорю я Ричарду в ухо.

Он не открывает глаз, но его губы шевелятся.

— Живой, — шепчет он.

— Знаю. Я вернусь, обещаю.

Он силится сказать что-то еще и разомкнуть губы, но с них слетают слова, которые я не могу истолковать. Мне надо торопиться; ему недолго осталось.

Я встаю и смотрю на свой телефон на столике прямо за Кэт — чтобы взять его, мне надо пройти мимо нее.

Ее безжизненное тело по-прежнему медленно раскачивается, но звук еще хуже, чем зрелище.

Скрип и писк. Скрип и писк. Скрип и писк.

Я делаю шаг вперед по направлению к ней, переводя глаза с ее лица на мой телефон.

Ричард стонет, наверное, ему страшно больно.

Я делаю еще один шаг и уже могу дотянуться до мобильного. Вижу, что школьный галстук вокруг ее шеи точно такой, какой мы носили в школе Святого Илария.

Скрип и писк. Скрип и писк. Скрип и писк.

Ричард снова стонет.

— Уходи. Отсюда.

Он шепчет эти слова, но я слышу их громко и отчетливо, потому что скрип прекратился.

Подняв голову, вижу, что налитые кровью глаза Кэт широко открыты. Она ногой подтащила к себе стул и теперь балансирует на нем, стоя на цыпочках. Она начинает ослаблять петлю в форме галстука вокруг своей шеи. У меня в голове возникает воспоминание из наших школьных времен, и я вспоминаю все морские узлы, которые она мне когда-то продемонстрировала с помощью своих шнурков. Мозг лихорадочно работает, пытаясь обработать то, что видят глаза, и приходит к выводу, что все это какая-то дурацкая шутка. Но зачем ей было притворяться, что она повесилась? И зачем ей было нападать на собственного мужа?

Если только она не узнала о нашем романе?