Книга Поезд сирот - Кристина Бейкер Кляйн

Лил и Эм ведут меня в кино, в театр, поужинать. Миссис Мерфи то и дело приглашает на чай. Однажды ночью я просыпаюсь от резкой боли и понимаю: пора в больницу. Звоню, как договаривались, миссис Нильсен, собираю чемоданчик, она заезжает, отвозит меня. Схватки длятся семь часов, под конец боль делается настолько невыносимой, что я даже думаю: может, меня сейчас разорвет пополам? От боли я начинаю плакать, и все не пролитые по Голландику слезы извергаются потоком. Я совершенно раздавлена горем, утратой, беспросветностью своего одиночества.

Я давно уже знаю, что утраты не только возможны – они неизбежны. Я знаю, каково это – потерять все, оторваться от одной жизни и уйти в другую. И в этот момент я со странной, глубинной уверенностью понимаю: видимо, такова уж моя судьба – проходить через это снова и снова.

В больничной кровати я переживаю все: страшное бремя горя, крушение всех надежд. Я рыдаю взахлеб, оплакивая утраченное – единственную свою любовь, семью, будущее, на которое смела надеяться. В этот миг я принимаю решение. Больше я через такое пройти не смогу. Не смогу полностью отдать себя кому-то, а потом утратить его. Никогда, больше никогда я не хочу терять никого, кого люблю беззаветно.

– Тише, тише, – увещевает меня миссис Нильсен, и голос ее звенит от тревоги. – Если будешь так плакать, не…

Она произносит «не выкормишь», но я слышу «не выживешь».

– Я не хочу жить, – отвечаю я. – У меня ничего не осталось.

– У тебя остался ребенок, – говорит она. – И ради него ты должна жить.

Я отворачиваюсь. Тужусь, и скоро ребенок появляется на свет.

Крошечная девочка в моих руках весит не больше куренка. Волосики светлые, курчавые. Глаза яркие, как камушки под водой. Чуть живая от изнеможения, я прижимаю ее к себе и закрываю глаза.

О том, что собираюсь сделать, я не говорю никому, даже миссис Нильсен. Я шепчу дочурке в ухо имя: Мей. Мейзи. Как и я, она станет перевоплощением той, умершей.

А потом делаю, как задумала. Отдаю ее.

Спрус-Харбор, штат Мэн

2011 год

– Вивиан… Вы ее отдали, – говорит Молли и подается вперед на стуле.

Они уже несколько часов просидели в гостиной в креслах с подголовниками. Старинная лампа между ними отбрасывает сноп света. На полу стопка голубых авиаписем на тонкой бумаге, перевязанных бечевкой, золотые мужские часы, стальная каска, пара армейских носков – они высыпались из черного корабельного рундука, на котором стоит штамп: «ВМС США».

Вивиан разглаживает одеяло на коленях, качает головой, точно в глубокой задумчивости.

– Простите. – Молли поглаживает так и не использованное детское одеяльце – корзиночное плетение не потускнело, каждый стежок лежит на своем месте. Выходит, у Вивиан была дочь, а она от нее отказалась… а потом вышла замуж за Джима Дейли, лучшего друга Голландика. Любила ли она его или просто искала утешения? Сказала ли ему про ребенка?

Вивиан наклоняется, отключает диктофон.

– Вот так и кончается моя история.

Молли озадаченно смотрит на нее.

– Но вы ведь рассказали только про первые двадцать лет.

Вивиан слегка пожимает плечами:

– А с тех пор почти ничего не произошло. Я вышла замуж за Джима и в конце концов оказалась здесь.

– Но все эти годы…

– Жизнь по большей части шла хорошо. Но ничего особенного.

– А вы… – Молли запинается. – Вы любили его?

Вивиан смотрит в эркер. Молли следит за ее взглядом – силуэты яблонь прямо как в комиксе «Хранители», они едва различимы в свете, падающем из дома.

– Одно могу сказать искренне: я никогда не жалела, что стала его женой. Но раз уж ты знаешь все остальное, я тебе и это скажу. Да, я любила его. Но не так, как Голландика, – того я любила без памяти. Наверное, такая любовь бывает только раз в жизни, не знаю. Но все было нормально. Этого достаточно.

«Все было нормально. Этого достаточно». Сердце у Молли резко сжимается, будто сдавленное кулаком. Сколько боли скрыто за этими словами! Ей даже трудно это себе представить. Она чувствует комок в горле, сглатывает. Решительный отказ Вивиан от проявления любых чувств – это позиция, которую Молли понимает даже слишком хорошо. А потому просто кивает и говорит:

– А как вы с Джимом познакомились?

Вивиан поджимает губы, задумывается.

– Примерно через год после гибели Голландика Джим вернулся из армии и связался со мной – у него осталось несколько вещичек Голландика, его колода карт и губная гармошка, которые мне не переслали. Ну, так все и началось. Мне кажется, нам обоим очень нужен был кто-то, с кем можно поговорить, кто-то, кто тоже помнил Голландика.

– А про ребенка он знал?

– Нет, вряд ли. Мы об этом никогда не говорили. Мне казалось, нельзя взваливать на него такой груз. Война и так далась ему нелегко – он тоже очень о многом не хотел со мной говорить.

Джим хорошо усваивал факты и числа. Был человеком собранным, дисциплинированным, в куда большей степени, чем Голландик. Говоря по совести, если бы Голландик остался жив, вряд ли бы дела в магазине шли так же хорошо. Ужасно такое говорить, да? И тем не менее. Голландика магазин совершенно не интересовал, а уж управление им и подавно. Он ведь, понимаешь ли, был музыкантом. Никаких деловых качеств. А с Джимом мы оказались подходящими партнерами. Нам легко работалось вместе. Я занималась заказами и учетом, он усовершенствовал бухгалтерию, поставил новые электрические кассовые аппараты, упорядочил поставки – словом, модернизировал дело.

Должна сказать тебе одну вещь: выйти замуж за Джима было – как войти в воду точно той же температуры, что и воздух. Мне и приноравливаться-то почти не пришлось. Был он тихим, порядочным, работящим – очень хорошим человеком. Мы не были из тех пар, где один начинает фразу, а другой заканчивает; по большей части я вообще слабо представляла себе, что творится у него в голове. Но при этом мы уважали друг друга. Были друг к другу добры. Если ему случалось вспылить, я уходила от конфликта, а когда на меня находила, как он это называл, «хандра» (я иногда целыми днями почти не раскрывала рта), он оставлял меня в покое. Единственное разногласие состояло в том, что он хотел ребенка, а я не могла ему его родить. Просто не могла. Я призналась ему в этом с самого начала, но он, видимо, все надеялся, что я передумаю.

Вивиан встает со стула, подходит к высокому окну эркера. Молли внутренне ежится, осознав, какая она хрупкая, как тонок ее силуэт. Вивиан развязывает с обеих сторон шелковые шнуры, тяжелые занавеси с узором падают, скрывая стекло.

– А может… – неуверенно приступает Молли. – Может, вы пытались узнать, что сталось с вашей дочерью?

– Иногда я об этом думаю.

– Но ее, наверное, можно разыскать. Ей сейчас… – Молли быстро подсчитывает в голове. – Под семьдесят, да? Скорее всего, она жива.