Книга Наука логики. С комментариями и объяснениями - Георг Гегель

 Знак – это слово Гегель, в соответствии со схоластической традицией, часто использует не только в значении «условное обозначение», но и в значении «указание, символ», причем это указание всегда, по Гегелю, уточняет какой-то аспект пользования предметом. Так, пожертвование указывает на малую долю как удовольствия от пожертвования, так и издержек в ходе его передачи, и это совокупное значение «малой доли» покажет на величие пожертвования как такового.

Что касается целесообразности, то просвещение находит нелепым отдавать какую-то долю имущества и отказываться от какого-то потребления, чтобы чувствовать себя и оказаться свободным от имущества и потребления вообще. Верующее сознание само понимает абсолютное действование как некоторое всеобщее действование; не только деятельность его абсолютной сущности как его предмета есть для него некоторая общая деятельность, но и единичное сознание должно оказаться полностью и вообще свободным от своей чувственной сущности. Но отдать какую-нибудь долю имущества или отказаться от какого-нибудь отдельного наслаждения не означает этого всеобщего действия; и так как в действии перед сознанием по существу должно было бы встать несоответствие между целью, которая есть общая цель, и осуществлением, которое есть единичное осуществление, то такое действие оказывается такой деятельностью, в которой сознание не участвует, и тем самым она оказывается, собственно говоря, слишком наивной, чтобы быть действием; слишком наивно соблюдать пост, чтобы освободиться от удовольствия принятия пищи, слишком наивно, подобно Оригену, лишать тело других удовольствий, чтобы доказать, что с ними уже покончено. Само действие оказывается внешним и единичным действованием; но вожделение ушло корнями внутрь и есть нечто всеобщее; удовольствие [удовлетворенного] вожделения не исчезает ни с исчезновением средства, ни путем единичного лишения.

 Ориген – раннехристианский писатель, молва приписывала ему самокастрацию или в любом случае полное половое воздержание, поддерживаемое постоянным постом и строгой диетой. Гегель критикует «наивность» в смысле разовости принятия решений и не обсуждает, скажем, вопрос о посте как о заместительной жертве, иначе говоря, жертвоприношении себя не в виде смерти, а в виде временного голода, хотя в других местах раскрывает именно такой смысл «пожертвования».

Но просвещение, со своей стороны, изолирует здесь внутреннее, недействительное от действительности, как оно вопреки внутренней сущности веры удержало в ее созерцании и благоговении вещную внешность. Оно усматривает существенное в умысле, в мысли, и этим делает ненужным действительное осуществление освобождения от природных целей; напротив, сама эта внутренняя сущность есть формальное, которое находит свое осуществление в естественных влечениях, оправдываемых именно тем, что они внутренни, что они принадлежат всеобщему бытию, природе.

[(γ) Опустошение веры] – Просвещение, таким образом, имеет неодолимую власть над верой потому, что в самом ее сознании находятся моменты, значение коих оно утверждает. Когда мы ближе присматриваемся к этой силе, то кажется, будто ее поведение по отношению к вере разрывает прекрасное единство доверия и непосредственной достоверности, оскверняет духовное сознание веры низменными мыслями о чувственной действительности, разрушает ее душевный уклад, успокоенный и надежный в своей покорности, суетностью рассудка и собственной воли и процесса осуществления. Но на деле оно, напротив, снимает не проникнутое мыслью или, лучше сказать, не постигнутое в понятии разделение, которое имеется в вере. Верующее сознание пользуется двойной мерой и весом, у него двоякие глаза, двоякие уши, двоякий язык и двоякая речь, оно удвоило все представления, не сопоставляя этого двойного смысла. Или: вера живет в двоякого рода восприятиях, во-первых, в восприятии спящего сознания, живущего целиком в мыслях, не постигнутых в понятии, во-вторых, в восприятии бодрствующего сознания, живущего целиком в чувственной действительности, и в каждом из этих случаев вера хозяйничает по-своему. – Просвещение освещает тот небесный мир представлениями чувственного мира и указывает небесному миру на ту конечность, которой вера отрицать не может, потому что она есть самосознание и, следовательно, единство, заключающее в себе оба способа представления, и в котором они не распадаются, ибо принадлежат одной и той же неделимой простой самости, в которую перешла вера.

 Спящее и бодрствующее сознание – Гегель различает их не как «бессвязное» и «связное» или «иллюзорное» и «критическое», но как комбинаторное и конструирующее. Скажем, мышление по аналогии будет всецело относиться к спящему сознанию, а нахождение несходного в сходном – к бодрствующему сознанию. Басня как мораль относится к спящему сознанию, а как сюжет – к бодрствующему.

Благодаря этому вера потеряла содержание, которое наполняло ее стихию, и внутри себя самой погружается в некоторую безжизненную вибрацию (Weben) духа. Она изгнана из своего царства, или: ее царство опустошено, так как бодрствующее сознание присвоило себе всякое различение в нем и распространение его и все его части пожертвовало и вернуло земле как ее собственность. Но вера этим не удовлетворена, ибо благодаря этому освещению повсюду возникла только единичная сущность, так что к духу обращается лишь действительность, лишенная сущности, и покинутая им конечность. – Так как у веры нет содержания и в этой пустоте оставаться она не может, или: так как, выходя за пределы конечного, которое есть единственное содержание, она находит только пустоту, то она есть чистое томление; ее истина есть пустое потустороннее, для которого уже нельзя найти соответственного содержания, ибо всему дано иное направление. – Вера, таким образом, стала на деле тем же, что и просвещение, а именно сознанием отношения сущего в себе конечного к не имеющему предикатов непознанному и непознаваемому абсолютному; с той только разницей, что просвещение есть удовлетворенное, а вера – неудовлетворенное просвещение. Рассмотрение его, однако, покажет, может ли оно оставаться в своем удовлетворении; упомянутое томление омраченного духа, который скорбит об утрате своего духовного мира, затаено. Просвещению самому присущ этот порок неудовлетворенного томления как чистый предмет в его пустой абсолютной сущности, как действование и движение в выхождении за пределы его единичной сущности к незаполненной потусторонности, как осуществленный предмет там, где полезное лишено самости. Оно преодолеет этот порок; из более детального рассмотрения положительного результата, который для него есть истина, будет явствовать, что этот порок в себе уже преодолен.