Книга Я слышу, как ты дышишь - Остин Марс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы пишете стихи?
— Я писала их до мотоциклиста, агрессивные и длинные, и потом в эпоху работы музой, короткие и вычурные, но это глупый период, мне они уже не нравятся. Сейчас уже года два как вообще ни строчки, только в открытки друзьям и всякие приколы типа стишков-пирожков, это ерунда.
— Что это?
— Вроде того, что вы мне подарили на Тефтельный День.
Он усмехнулся, с теплом сказал:
— Их привез Тедди. Он вообще был разносторонне талантливый человек, он и цыньянские стихи быстро освоил, у него здорово получалось.
— Они какие-то особенные?
— Ну, скажем так, необычные. Они не рифмуются, это просто несколько красивых, изящных фраз с определенной ритмикой, но это не строго. У цыньянцев нет таких четких правил для стихов, как у остальных народов, там каждый стих рассматривается индивидуально, его основная задача — задевать чувства, а как он это делает, уже дело третье. Чаще всего стихи описывают красоты природы и играют на параллелях с душевным состоянием автора. Самый простой цыньянский стих — это три строки, первая длинная, вторая чуть короче, третья самая короткая, обычно два-три иероглифа. Верхом мастерства считается, если последняя строка переворачивает смысл первых двух, типа… хм, первая: "Цветы-птички-все красиво", вторая: "Сижу в саду у пруда с карпами", третья: "Без глаз". Вроде как, вокруг красота, но автор не может ее оценить.
У Веры челюсть отпала от такой трешовой художественной выразительности, она попыталась взять себя в руки и прохрипела:
— Это вы на ходу придумали?
— Это не стих, — небрежно отмахнулся он, — это для примера, я просто объясняю. Самый известный стих такого типа, который всегда приводят в учебниках, это:
Сотни цветов источают сладкий аромат,
От фонарей закрывшись черным веером,
Смотрю на луну.
— Это романтический стих, иносказательное признание в любви, его написал известный цыньянский чиновник своей любимой, после смерти его опубликовали, так всегда делают.
— Это — признание в любви? — недоверчиво сморщила нос Вера, он усмехнулся:
— Ага, такое, очень цыньянское. Там цветами называют юных красивых девушек, "источают аромат" — значит демонстрируют благосклонность, проявляют внимание. Фонарями иносказательно называют продажных женщин, чаще красными фонарями, но и просто фонарями тоже. А луной он называл любимую, смысл стиха в том, что сколько бы внимания к нему ни проявляли, его интересует только она.
— Жуть какая, в жизни бы не догадалась.
— Я тоже от них не в восторге, мне всегда казалось, что их по шаблону собирают и выдают за творчество, госпожа Ви А Ри мне много лет пыталась доказать, что это не так и что надо просто проникнуться и почувствовать, но как-то мне не проникалось.
— Несчастная женщина, вот ей точно надо молоко за вредность, — Вера захихикала, министр сделал вид, что уязвлен до глубины души, но не сдержался и рассмеялся. Мягко придвинулся ближе, Вера тут же отодвинулась на такое же расстояние, радуясь, что размер кровати позволяет.
Он усмехнулся и наигранно пожурил ее:
— Госпожа Вероника, о чем вы думаете, я ничего такого и в мыслях не имел!
— To, что вы это сказали, доказывает обратное, — полушутливо шепнула она, он фыркнул и отвернулся. Еще раз фыркнул и повернулся обратно. И заявил:
— Спите, а? Вам завтра на рынок, бал уже на носу, а вы даже платьем не интересуетесь, не говоря уже об украшениях и прочих важных мелочах.
— Я честно пытаюсь спать, но тут то дежурные галопом бегают, то ночной дожор на кое-кого нападет, то неуместное любопытство под личный интерес маскируется.
Он возмущенно посопел, повздыхал и родил:
— Хорошо, я заставлю дежурных ходить потише.
Она рассмеялась, покачала головой и отвернулась, тихо вздохнув:
— Спокойной ночи, волшебных снов.
— И вам того же, да поскорее, — съязвил министр.
Стало тихо, Вера уже начала погружаться в сон, когда почувствовала, как ее осторожно обнимают за пояс поверх одеяла. Это уже не было весело, она устало вздохнула:
— Что происходит?
Над ухом раздался шутливо-категоричный шепот:
— Ничего. Не. Происходит.
— Я все вижу.
— Вы. Ничего. Не видите.
— Офигенно…
— Рад, что вам нравится. А теперь не мешайте мне спать, мне тоже вставать рано.
Она с досадой зажмурилась, оставляя все свои разумные доводы при себе — ему все равно на них плевать. Пуховое одеяло создавало достаточно толстый барьер между ними, чтобы это не казалось чем-то неприличным, она пыталась убедить себя, что это не опасно и что ничего страшного не случится, но отключилась от усталости раньше, чем ей это удалось.
Ей снился перехватывающий дыхание полет, стремительно переходящий в падение, земля приближалась, она точно знала, что не сможет выйти из пике, но открыла глаза раньше, чем разбилась.
Занимался рассвет, за окном свистел ветер, от его мощи подрагивали стекла с жутковатым вибрирующим звуком. Было невероятно удобно и тепло, она уже забыла, когда в последний раз так хорошо согревалась…
И тут память ее догнала.
Она проснулась резко и мгновенно, ледяной шок вспыхнул на коже бодростью, заставляя сердце, еще не успокоившееся после сна, разогнаться до грохота в ушах, она зажмурилась, пытаясь понять, как именно сейчас лежит. И на чем.
От страха никак не получалось сосредоточиться, она попыталась медленно отодвинуться так, чтобы при этом не шевелиться, но как только сдвинулась, шевельнулся и тот, на ком она так удобно лежала. И она все поняла.
Да, она на него залезла, на голую грудь, щекой и рукой, и одной ногой на ноги. Она все еще была одета, это давало слабую надежду, что ничего не будет, особенно, если он не проснется.
"Платит тот, кто получил больше удовольствия. И по ходу это будет мое лицо, офигенно."
Она медленно отползла на свою сторону кровати, холодную и далекую, полежала немного, убеждаясь, что министр спит, поизучала его лицо, растрепанные волосы, шею, грудь… На его коже проступали надавленные складки от ее одежды.
Он казался чистым, гладким и идеальным, в таком свете шрамов было не видно, кожа белела мрамором, грудь медленно поднималась и опускалась, только этим выдавая жизнь. Вера смотрела на следы своей одежды и старалась не думать о том, что если им не повезет, этот гладкий мрамор очень скоро покроется ранами. Попытки не думать, как всегда, погрузили в омут кровавых воспоминаний — боль и страх, дрожащие руки, запах спирта…
