Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

(Из неопубликованного. «Повесть о советском детстве»)

…………………..

Разложенная на груды с гордо возвышающимися над ними табличками «3 А», «3 Б» и т. д. макулатура каким-то образом взвешивалась (а возможно, просто оценивалась на глаз), и детям объявляли победителя. Как правило, наградой были переходящие вымпелы, поездка вместо уроков в музей, поход в театр, а для классов постарше — поход с ночевкой. Электричка, лесные заросли, тучи комаров, а в конце — костерок, веселые и грустные песни чуть не до утра, когда учителя вдруг становятся просто взрослыми: усталыми, беспокойными, но участливыми и компанейскими. Они с удовольствием подхватывали, вторя ученикам, гимн советского туриста, песню Ады Якушевой:

Вечер бродит по лесным дорожкам, Ты ведь тоже любишь вечера, Погоди, побудь еще немножко, Посидим с товарищами у костра…

И рассказывали притихшим ребятам не только о своем пионерском детстве — а вообще о жизни, как они сами ее понимали. Дети узнавали о трудной судьбе, об утратах и семейной жизни своих наставников, учились другими глазами смотреть на них и те отношения, которые складываются в школе между учителем и учеником.

В театр они ходили, можно сказать, регулярно: по школам распространяли самые дешевые билеты почти во все театры Москвы вплоть до Большого, за исключением, пожалуй, «Таганки» и «Современника», постановки которых были во многом экспериментальными. Особенно часто Юра с классом бывал в областном кукольном театре, расположенном недалеко от школы. В основном дети посещали спектакли по произведениям, входившим в школьную программу, но бывали и на современных пьесах — в театрах имени Пушкина и Гоголя. Ходили классом и в кино, а потом писали сочинение, например, про «Сказку о потерянном времени». Впрочем, Юра-то как раз времени и не терял.

Когда в 1964 году в семье Поляковых появился еще один сын, Саша, Юре исполнилось десять, и, сколь ни удивительным это покажется, к тому времени он уже вполне определился со своим кругом интересов. Дома все было просто и понятно, однако интеллектуального общения, столь необходимого в этом возрасте, он там получить не мог. Не было и избыточной ласки, что вполне характерно для того времени. Зато все это, кажется, с лихвой получили следующие поколения, и трудно сказать, пошло ли это им на пользу. Во времена Юриных детства и юности родители строили свою жизнь в соответствии с традиционными представлениями, опираясь на опыт собственных отцов и матерей. В той системе воспитания главным чувством, которое сопровождало человека из детского сада в школу и затем во взрослую жизнь, было чувство долга. И если ты выполнял возложенные на тебя обязанности — в учебе и помощи по дому, — никто уже не посягал на твою свободу проводить время так, как ты считал нужным. Юра помогал маме с уборкой, если она просила, ходил в магазин. С рождением брата центром внимания родителей и главным объектом их забот стал младший сын. Но ревности и других тяжелых чувств это у Юры не вызывало. Трагедии утраты родительской любви, лежащей в основе творчества многих современных писателей, наш герой не пережил. Родители помогали, поддерживали, учили хорошему, но быть духовными водителями, говорить по душам и постоянно контролировать сына они не пытались и даже не проверяли у него уроков. Если Лидию Ильиничну и вызывали в школу, то лишь для того, чтобы объявить очередную благодарность за примерного ученика. Вспоминая об этом времени, Юрий Поляков видит в таких отношениях здоровое крестьянское начало: в большой семье все должны друг другу помогать, должны друг о друге заботиться, не переступая границы «личного пространства» (такого выражения тогда, конечно, не было, но само понимание было) и не навязывая своих мнений, позволяя человеку самому определяться, учиться на собственных ошибках. Когда брат слегка подрос, Юра водил его в садик и забирал из садика, ездил к нему на родительский день в пионерский лагерь, пытался наставлять. Даже в стихах, присланных домой из армии:

А знаешь, брат, и двойка не пустяк, Когда и дня нам не дано для пробы. А детство, юность, зрелость — это так… В судьбе ориентироваться чтобы. Из детства все: умение дружить, Любить, терпеть, врагам давать по шее, И, как ни высоко, уменье жить, И умирать, поднявшись из траншеи. И потому, братишка, не «пшено», Твои, лентяй, позорные оценки. …Но ты не слышишь, ты следишь в окно Смешные переулочные сценки. Есть мир, что виден лишь из окон школ, Огромный, многоцветный, многошумный. Звенит звонок — и все, что ты прошел, С доски стирает в тишине дежурный.

Стихийное уважение родителей к личному пространству младшего сына не дало результата, вернее, дало — но отнюдь не тот, какой получился у старшего. В чем было дело — в эпохе ли, в чертах характера, в неожиданно давшем себя знать дедовом гене — но жизнь у Саши не задалась. Веселая компания во дворе, ранний неудачный брак, заброшенная учеба, алкоголь, безделье, вначале вынужденное, а потом и «ради принципа» — и смерть от запоя в 49 лет.

Брат лежит в спокойствии мучительном. Как же быстро минул классный час! Навсегда ты стерт с доски учителем, Ничему не научившим нас…

(2013)

* * *

В десять-одиннадцать лет Юра самостоятельно определял круг своих интересов, и они лежали вне пределов их уютной, хотя и тесноватой комнаты: все его свободное от школы было время расписано. Дворовые игры ему быстро прискучили, вокруг было столько интересного — а со школьными товарищами интересно было не всегда. Главным местом, местом притяжения стал Дом пионеров Первомайского района, в котором он нашел множество занятий по душе. Тогда уже построили Дворец пионеров на Ленинских горах, но ребят из 348-й туда не возили — в этом не было никакого резона. Местный Дом пионеров был немногим хуже и располагался рядом, туда можно было добежать за пять минут и без сопровождения взрослых. Беззаботные были времена! Над мальчишками, которых бабушки возили со скрипкой на занятия, просто смеялись — «маменькины сынки». Так и говорили: «Кто вас украдет?» А кружков в Доме пионеров было множество — на любой вкус.

…………………..

Сначала я соблазнился кружком струнных инструментов — уж очень здорово выглядела треугольная лакированная балалайка-секунда, которую мне под мамину расписку немедленно выдали на дом совершенно бесплатно. Советская власть на детях не экономила. Я разучил русскую народную песню «Не лети, соловей», стер подушечки пальцев, понял, что жизнь балалаечников не мед, и к струнному искусству охладел. Зато был очарован огромной, витой, сверкавшей как новенький металлический рубль трубой — ее притащил к себе на третий этаж толстогубый Мишка Петраков. Теперь по вечерам общежитие сотрясали звуки, похожие на те, что издает прочищаемая под напором воздуха сантехника. Я сдал балалайку и пошел записываться в кружок духовых инструментов. Руководитель, дядька со свекольно-красным лицом, видимо, от постоянных надувательных усилий, критически осмотрел мой природный щечно-губной аппарат и предложил несерьезный английский рожок. Я, конечно, обиделся и переметнулся в авиамодельный кружок, помещавшийся в одной комнате с судомодельной секцией. Там, пользуясь отсутствием обоих руководителей, ушедших на собрание, из разрозненных деталей истребителей, бомбардировщиков, линкоров, субмарин и еще чего-то я ухитрился собрать монстра, похожего на то, чем позже прославились создатели фильма «Трансформеры». Но вернувшиеся с собрания руководители не поняли, что я опередил свое время, и мне пару недель пришлось пробавляться плетением макраме, пока я не нашел себя в ИЗО — студии изобразительного искусства…