Книга Не буди дьявола - Джон Вердон

Эта театральная реплика сопровождалась улыбкой во весь рот и настороженным взглядом в сторону Гурни. Короткие, не по годам седые волосы хозяина были разделены аккуратным пробором. Розовое личико – гладко выбрито.

– Имбирное печенье! – радостно объявил он, посторонившись и пропуская гостей в дом.

Гурни вошел, и запах талька тут же сменился отчетливым пряно-сладким запахом единственного печенья, которое он на дух не переносил.

– Просто идите через весь коридор до конца. Кухня в этом доме – самый уютный уголок.

Помимо лестницы на второй этаж в традиционном широком холле посередине было несколько дверей. Однако пыль на дверных ручках говорила о том, что эти двери редко открывались.

Кухню в задней части дома можно было назвать уютной лишь в том смысле, что она была теплой и полной запахов. Огромная, с высоким потолком, она была оборудована дорогостоящей профессиональной техникой, которая десятилетие-другое назад водилась во всех богатых домах. Десятифутовая вытяжка над плитой напомнила Гурни жертвенный алтарь из “Индианы Джонса”.

– Моя мать была страстным поборником качества, – сказал яйцеподобный человек. Затем добавил, как ни поразительно, вторя мыслям Гурни: – Она служила жрицей у алтаря совершенства.

– Как давно вы здесь живете? – спросила Ким.

Вместо ответа хозяин повернулся к Гурни.

– Я, конечно же, знаю, кто вы такой, и подозреваю, что вы знаете, кто такой я. Но все равно, по-моему, нам стоит представиться.

– Какая я глупая! – сказала Ким. – Простите, пожалуйста. Дэйв Гурни, Эрик Стоун.

– Рад знакомству, – Стоун протянул руку и расплылся в радушной улыбке. Зубы, большие и ровные, были у него почти такими же белыми, как фартук. – Ваша впечатляющая репутация бежит впереди вас.

– Очень рад, – сказал Гурни.

Рука у Стоуна оказалась теплая, мягкая и неприятно влажная.

– Я рассказала Эрику о статье, которую написала про вас моя мама, – добавила Ким.

После неловкого молчания Стоун указал на модный, искусственно состаренный сосновый стол в конце кухни, дальше всего от плиты.

– Присядем?

Когда Гурни и Ким уселись, Стоун спросил, не желают ли они чего-нибудь выпить:

– У меня много сортов кофе самой разной степени крепости и огромное разнообразие травяных чаев. А также редкий гранатовый лимонад. Хотите попробовать?

Оба гостя отказались, и Стоун с выражением театрального разочарования на лице сел на третий стул у стола. Ким достала из сумки на плече три маленьких камеры и две маленьких треноги. Потом закрепила две камеры на треногах, и одну направила на Стоуна, вторую – на себя.

Затем она подробно объяснила философию передачи: “ребята на РАМ-ТВ” непременно хотят, чтобы видеоряд и атмосфера интервью были как можно более простыми и естественными, в визуальном и звуковом плане напоминали семейные съемки на айфон, столь привычные зрителям – и гарантируют именно такой подход. Цель – быть верными реальности. Не усложнять. Это живой разговор, а не постановочный диалог. При обычном комнатном освещении, без софитов. Это не профессиональная съемка. Это съемка для людей и о человеческом. И так далее.

Внял ли Стоун этому воззванию, было непонятно. Умом он, казалось, где-то блуждал и вернулся, лишь когда Ким закончила свою речь и спросила:

– Есть ли у вас вопросы?

– Только один, – Стоун повернулся к Гурни. – Как вы думаете, его когда-нибудь поймают?

– Доброго Пастыря? Хочется верить.

Стоун закатил глаза:

– Бьюсь об заклад, с вашей профессией вам часто приходится давать такие ответы. Никакие не ответы. – Голос его звучал скорее подавленно, чем сердито.

Гурни пожал плечами:

– Пока что я знаю недостаточно, чтобы ответить иначе.

Ким поднастроила камеры на треногах и установила на обеих режим видеосъемки HD. То же самое она проделала и с третьей камерой, которую держала в руке. Затем поправила волосы, выпрямилась на стуле, разгладила пару складок на блейзере, улыбнулась и начала интервью:

– Эрик, я хочу еще раз поблагодарить вас за согласие участвовать в программе “Осиротевшие”. Наша цель – честно и непредвзято рассказать зрителям о ваших чувствах и мыслях. Здесь ничто не может быть неуместным и ничто не запрещено. Мы у вас дома, а не в студии. Важна ваша история, ваши чувства. Вы можете начать, с чего хотите.

Стоун глубоко и нервно вздохнул.

– Я начну с ответа на вопрос, который вы задали мне несколько минут назад, когда входили в кухню. Вы спросили, как давно я здесь живу. Так вот, я живу здесь двадцать лет. И половину из них я прожил в раю, а другую половину – в аду. – Он помолчал. – Первые десять лет я жил, озаренный сиянием необыкновенной женщины, последние десять живу в мире теней.

Ким выждала долгую паузу и лишь потом отозвалась, тихо и грустно:

– Иногда именно нестерпимая боль позволяет понять, как много мы потеряли.

Стоун кивнул:

– Моя мать была скалой. Ракетой. Вулканом. Она была одной из сил природы. Я повторяю: одной из сил природы. Это звучит банально, но это правда. Остаться без нее – как остаться без закона всемирного тяготения. Остаться без закона всемирного тяготения! Можете себе представить? Мир без гравитации. Мир, который ничто не удержит в целости.

В глазах его блеснули слезы.

Ответная реплика Ким была неожиданной. Она спросила, можно ли ей печенье.

Стоун расхохотался – неистовым, истерическим смехом, от которого слезы полились ручьем.

– Ну конечно, конечно же! Имбирное печенье – только что из духовки, но есть еще шоколадное с пеканом, песочное на масле и овсяное с изюмом. Все испек сегодня.

– Пожалуй, овсяное с изюмом, – сказала Ким.

– Отличный выбор, мадам. – Несмотря на слезы, Стоун словно бы играл роль радушного сомелье.

Он прошел в дальний угол кухни и взял с плиты тарелку, полную большого коричневого печенья. Ким все это время снимала его на ручную, третью, камеру.

Уже собираясь поставить тарелку на стол, Стоун вдруг замер, словно пораженный внезапной мыслью. И обратился к Гурни:

– Десять лет, – сказал он ошеломленно, словно бы эта цифра вдруг приобрела новое значение. – Ровно десять лет. Целое десятилетие. – В голосе его послышался надрыв. – Десять лет, а я все еще как ненормальный. Что скажете, детектив? Видя мое жалкое состояние, разве не хотите вы побыстрее найти, арестовать и осудить того ублюдка, который убил лучшую в мире женщину? Или я, по-вашему, просто смешон?

Гурни всегда застывал и отстранялся, когда при нем изливали эмоции. Отстранился и теперь. И ответил с будничным хладнокровием:

– Я сделаю все, что смогу.

Стоун бросил на него лукавый скептический взгляд, но ничего не ответил.