Книга Помор - Валерий Большаков

— Отдыхай! — хмыкнул шкипер.

— Тебя как звать хоть? — спросил Фёдор.

— А зачем тебе? — ответил кэп вопросом, но всё же сказал: — Ну Шон я.

— Куда следуем, Шон?

— В Масатлан.[154] А дальше тебе «светит» дальняя дорога и казённый дом! Хе-хе…

— Куда дорога?

— До поместья сеньора Гонта.

— И где же сеньора Гонта угораздило поселиться?

— В Чихуахуа, — усмехнулся Шон. — Это пустыня такая. Уж чего в ней сеньор Гонт нашёл, я не знаю, но тебя живо в курс дела введут! Хе-хе…

— Спасибочки, обнадёжил! — фыркнул Фёдор. — И долго нам покорять морские просторы?

— Да недельки две. Хотя… Может, и пораньше управимся. Смотря какой ветер подует.

— Ясненько… Свободен, шкип.

— Вот наглец! — Шон затрясся от смеха. — Извини, не могу того же сказать и тебе! Тео вроде?

— Вроде.

— А вот есть такой ганфайтер, Теодор Чуга…

— Я это.

— Ух ты! — подивился шкипер. — Первый раз живого ганфайтера вижу.

— Ну и повезло ж тебе…

— Да уж. Ладно, отдыхай, колодник. На ужин — жареная камбала. И кофе!

Шон покинул каюту-темницу, грюкнул засов, скрежетнул ключ в замке. Фёдор без сил откинулся спиной на переборку и закрыл глаза, чтобы не видеть своё узилище. Попался как мышь…

…Когда по левому борту показался гористый остров Санта-Барбара с каменистыми, обрывавшимися к воде берегами, Чугу вывели на палубу — подышать.

Было удивительно тепло, вода отливала яркой зеленью. Вдалеке открывался берег, поднимавшийся к вершинам Санта-Моники, — пильчатая линия хребта ясно вырисовывалась на синем небе. Благословенная земля!

Звякнули кандалы, и Фёдор мигом вернулся к суровой действительности.

— За борт не вздумай сигать, — предупредил Шон, стороживший пленника, а заодно гревшийся на солнышке. — Цепи размаху не дадут, а на дно потянут.

— Уж больно водица студёна, чтобы купаться, — проворчал Чуга.

Шкипер захихикал, шутливо грозя Фёдору револьвером.

Помор отвернулся к морю. Подышать хоть…

Злобы, а тем более ненависти к своему тюремщику он не чувствовал. При чём тут Шон? Капитан всего лишь выполняет хозяйский наказ… Но всякая тюрьма не замками слаба, а сторожами. Только вот какой ключик к Шону подобрать, когда золотого нет?..

— Ну всё, — бодро сказал шкипер. — Марш в каюту, а то обдышишься, хе-хе…

И Чуга молча вернулся в каюту-камеру. Вечером, перед ужином, запалил огонёчек медной керосиновой лампы.

Господи, какое время тягучее… Когда ты при деле, часы и дни словно сами по себе пропадают, не успеваешь ничего, злишься даже: опять потёмки? Только же рассвет был и снова темень!

А вот когда ты в цепях, время словно на волю вырывается, тянется и тянется, разматывая бесконечный клубок минут. Ждёшь-ждёшь какого-то предела, и чудится тебе, что уж сутки прочь. А глянешь на небушко — солнце только-только на полудень вскатывается…

…На исходе второй недели плавания шхуна вышла к Масатлану — зачуханной рыбацкой деревушке, которую немцы-эмигранты с успехом превращали в портовый городок.

Шон переложил руль, проводя корабль между живописных островов, и причалил в районе набережной Малекон.

На пристани шхуну уже ждали несколько человек, мексиканцы разбойного виду, — роскошные усы топорщатся, глаза сверкают из-под громадных сомбреро, бархатные курточки патронташами перекрещены, а за кушаками алого шёлку револьверы засунуты. К нам не подходи!

— Ну бывай, — сказал Шон на прощание.

— Да уж побуду, — усмехнулся Фёдор.

Сойдя на берег, он сразу попал в окружение свирепых усачей. Их предводитель пронзительно свистнул, и Чуге подали карету — чёрный тюремный фургон с зарешёченными окошками.

— Залезай! — скомандовали помору, и тот залез.

Дверца за ним тут же захлопнулась, звякнул запор, и шестёрка лошадей резво повлекла возок. Мексиканцы вскочили на коней и пустились следом. Конвой.

Путешествие выдалось долгим. В памяти Чуги осталась изматывающая тряска, духота да редкие остановки в глухих деревушках — скромный белёный костёл, домишки вокруг, пыльные улочки с редкими корявыми смоковницами…

В Мексике было неспокойно. Летом республиканцы расстреляли императора Максимилиана I из династии Габсбургов, и президентом стал Бенито Хуарес, коротышка из племени сапотеков.[155] Сам по себе президент-индеец правителем был неплохим, но разом подчинить страну и подавить все мятежи он не мог, а посему понятия «закон» и «порядок» имели весьма слабое отношение к жизни мексиканцев.

Несколько раз карету останавливали банды, сколоченные из дезертиров, индейцев-изгнанников, крепостных пеонов и обычных уголовников, но конвоиры были начеку. Самые пылкие из мятежников требовали выпустить на волю узника — «жертву режима», однако они быстренько теряли запал, стоило им разглядеть за решёткой «проклятого гринго». И тюремная повозка без помех следовала дальше.

Пустыня Чихуахуа открылась как-то сразу. За окошками кареты потянулись серые холмы, испятнанные кустиками серебристой полыни и зелёного можжевельника. В стороне дыбились голые скалы, а земли не стало — всё затянуло белейшими песками. Песок сеялся под ветром, пересыпался по склонам барханов, кое-как удерживаемый корнями жёстких, колючих кактусов.

Наилучшее время в Чихуахуа весной, в апреле, когда пустыня цветёт и пахнет. Вся она покрывается тогда жёлтым цветочным ковром, окотилло выбрасывают большие красные свечки, грушевидные кактусы, выглядывающие из травы, словно уши чудищ, прилёгших вздремнуть, украшаются жёлтыми цветками, и даже мутная Рио-Гранде, протекающая далеко на севере, играет изумрудной зеленью. Одуряюще пахнет парящая земля, добавляют смолистой терпкости можжевеловые кусты, к аромату жёлтых, алых, малиновых цветов пустыни примешивается сладкий дух соцветий железного дерева и векового паловерде, а шмели и пчёлы до того измазываются в пыльце, что кажутся жёлтенькими летучими шариками.

Весь этот праздник жизни длится не дольше пары недель, после чего цветение угасает, пустыня принимает свой обычный безрадостный облик…

Заехав в просторы Чихуахуа, мексиканцы-охранники разом притихли, сбавляя и скорость, и гонор. Пустыня была совершенно безлюдна, коварные и не знающие жалости апачи зимовали гораздо западнее, на скудных берегах Бависпе, но здешние места имели и без того пугающий нрав. Пускай даже вашу грудь не пронзит индейская стрела, но, если источник на пути окажется пересохшим, вы обречены на ужасную смерть. Загустеет кровь, язык в сухом рту станет похож на ассигнацию в бумажнике, вас измучают миражи и видения, а потом вы пополните собой длинный список жертв Чихуахуа.