Книга Чемпион флота - Георгий Свиридов

Сзади его прикрывал Серебров, поверху двигались Сагитт Курбанов и Григорий Артавкин. Вторую группу, которая обходила блиндаж с севера, вел гидрограф Усман Зарипов. С ним были старшина Петров и Юрченко.

У поворота хода сообщения приостановились. Прислушались. Тишина. Вроде никого нет. «Вперед!» — подал знак Серебров. Алексей выглянул и тут же отпрянул назад. Он чуть не напоролся на постового немца.

Тот оказался глазастым, в кромешной темноте заметил человеческий силуэт, который мелькнул за поворотом хода сообщения.

— Ганс, это ты? — настороженно крикнул постовой.

Алексей на мгновение растерялся. Как быть? Тянуть время нельзя и опасно. Каждая секунда грозила гибелью. Надо отвечать, чтоб ослабить напряжение, притупить бдительность немца и дать возможность Артавкину зайти сзади.

— Нет, не Ганс. Ты ошибся, — спокойно ответил Алексей по-немецки.

— А нет ли у тебя закурить? — спросил постовой.

— Увы, оставил в блиндаже.

Уроки по языку, многочисленные тренировки, участие в допросах пленных оказались не напрасными.

— Какого черта ты так долго там возишься? — спросил немец.

— Штаны застегиваю, — невозмутимо отозвался Алексей.

— Да ты что, скотина пьяная? Решил окоп изгадить… — возмутился немец и поперхнулся.

Это Григорий Артавкин с быстротой пантеры прыгнул на гитлеровца сзади. Одной рукой он зажал ему рот, а другой — точным, отработанным на тренировках ударом сразил постового наповал. Тот даже не пикнул.

Черноморцы молча двинулись дальше. Но не успели они сделать и десятка шагов, как дверь блиндажа распахнулась. Вылетел сноп света, донеслись звуки танго, пьяные голоса, смех. В проеме двери появилась долговязая фигура. На плечах — офицерские погоны.

— Фриц! — крикнул он в темноту. — Фриц! Ты где запропастился, черт тебя дери?

— Закрой дверь, дует! — раздался требовательный голос из блиндажа.

— Не простудитесь! — огрызнулся долговязый немец, но дверь закрыл.

Оставаясь на месте, он закричал, и в его голосе явственно сквозило недовольство:

— Фриц! Где же ты? Отзовись, наконец?!

— Я здесь, герр лейтенант, — Алексей шагнул навстречу.

— Ты что, пьян, свиная твоя рожа? Это я, обер-лейтенант Герман Герлиц. С кем ты меня спутал, болван?

— Прошу прощения, — выдавил из себя Алексей.

— Иди сейчас же сюда, скотина…

Внезапно ойкнув, долговязый схватился руками за грудь, в которую по самую рукоятку вонзился кинжал, и стал медленно оседать.

— Пьянствуют, гады, — Сагитт вынул из тела немца кинжал, обтер лезвие об офицерский френч.

— Новый год встречают. — Артавкин тихо выругался.

— У них сейчас рождественские праздники, — уточнил Алексей.

— Разговорчики! — осадил их Серебров и подал команду. — Берем блиндаж. Артавкин первый! Все, кто впереди, перед тобой — твои. Я и Курбанов следом. Все фрицы, что справа, твои, Сагитт.

— Все, кто справа, мои, — повторил Курбанов.

— Теми, что слева, займусь я, — закончил Серебров. — Громов нас прикрывает!

Но едва они приблизились к входу в блиндаж, как неожиданно внутри загремели выстрелы. Автоматные и пистолетные. Кучно и торопливо. Черноморцы переглянулись и вскинули оружие. Лезть под пули не имело никакого смысла. Что там, в блиндаже, произошло? Кто и в кого стреляет? Неужели группа Усмана Зарипова опередила их? Как они там оказались? Выходит, из блиндажа есть и второй выход? Как же они об этом не догадались раньше и не разведали подходы?

Дверь блиндажа с шумом распахнулась. В светлом прямоугольнике выросла крупная фигура немца. Он остановился на мгновение и поспешно вскинул автомат. Тут же Артавкин и Курбанов одновременно, почти в упор выстрелили в него, сразив наповал. Немец, выронив автомат, рухнул им под ноги.

— Не стреляйте, хлопцы! — донесся из глубины блиндажа голос Семена Юрченко. — Мы уже их всех поизничтожили!

— Молодцы! — Серебров, переступив через тело убитого фашиста, направился к блиндажу. — Пошли, ребята, поприветствуем победителей!

В наступившей тишине послышался голос гидрографа:

— Разведка, заходи! Каюта свободна!

А из полуоткрытой двери, сквозь шум ветра и грохот волн, доносилась ласковая музыка знаменитого танго, и бархатный голос певицы томно выводил слова:

В парке Чаир распускаются розы…

На столе откупоренные бутылки с французским коньяком и крымским вином, открытые мясные консервы, аккуратно нарезанные куски сала и колбасы, пачка печенья, недопитые стаканы… Обитателей блиндажа уже нет в живых, убит и тот немец, который пару минут назад крутил ручку патефона, устанавливал диск пластинки. А острая игла по-прежнему снимала запись со звуковой дорожки…

В парке Чаир наступила весна…

У Алексея что-то кольнуло под сердцем. Музыка напомнила о том, что он никогда не забывал. Под это танго они танцевали со Сталиной. В тот последний мирный вечер. Бал в Доме офицеров флота. Ее руки, обнявшие его за шею. Запах духов «Огни Москвы», тихий шепот ласковых слов. Неужели все ушло и больше никогда не повторится? Как она там, под Балаклавай? Жива ли?.. Как ей воюется? Дошло ли его краткое письмо, отправленное с Красниковым?

В блиндаже, перебивая все иные запахи, сильно пахло пороховой гарью.

Серебров посмотрел на часы: до начала штурма Феодосии осталось два часа, до города, до немецкого штаба — добрый десяток километров, а они все еще торчат в поселке Каранель…

3

В порту Феодосии бушевал огненный смерч.

Слухов впервые видел такой мощный залповый обстрел. Два крейсера и три эсминца одновременно били по ограниченному району прибрежной земли. Дмитрий явственно представлял себе, что творилось в эти минуты там — в порту, и соваться туда до окончания артиллерийского обстрела не было у него никакого желания.

Рядом с ним на командирском мостике стоял капитан-лейтенант Андрей Иванов, командир передового отряда высадки. Рослый, плечистый, на груди автомат. Он тоже всматривался туда, где бушевал огневой вал.

— Как ты думаешь, боковые ворота открыты? — спросил Иванов, перекрикивая шум ветра.

— Пока подходили сюда, немецкие корабельные дозоры в море отсутствовали, — ответил Слухов. — Вероятнее всего, и бонное заграждение порта не поставлено. Гуляют напропалую и думают, что в такую штормовую погоду никто в порт не сунется.

— Это нам плюс!

— Сейчас появится и минус, — ответил Слухов, — немцы очухаются после громкой побудки и начнут огрызаться. Элемент внезапности, судя по всему, уже потерян.