Книга Чары Клеопатры - Леонид Головнёв

— Да знаю я все. И скажу тебе так: кто отец ребенка — для женщины не имеет никакого значения.

— Он пропойца, наркоман…

— Да ты сама, голубушка, в прошлом наркоманка. Забыла, что ли?

— Нинель, я имею в виду наследственность…

— А я твою наследственность имею в виду! Знаешь, как за последнее время шагнула вперед медицина? Почистят гены твоему ребеночку, как новенькие будут.

— Нинель, ну что ты несешь.

— Знаю, что несу. За деньги тебе что хошь сделают. Возьмешь за бока своего армяшку жирного…

— Какого армяшку? — Клеопатра сделал вид, что не понимает, о ком речь.

— Ну, этого, который к тебе иногда шастает… Он ведь банкир?

— Откуда ты знаешь? — удивилась Клеопатра.

— Я многое знаю, девочка, — подмигнула ей Нинель.

В общем, Клеопатра решила рожать.

Залесская перевела Зулейку Ильину на щадящий режим. Ее поместили в отделение для беременных, которое никогда не пустовало. Молодые зэчки любыми способами пытались забеременеть, чтобы облегчить свое положение. Заключенной с грудным ребенком по закону полагались различные послабления и льготы, при особых обстоятельствах — вплоть до досрочного освобождения.

Трудно описать чувства, охватившие Алексея Ильина, когда тот узнал от нее всю правду. В конечном итоге он одобрил решение Клеопатры.

Для свидания Залесская предоставила им служебную жилплощадь. Это была вполне приличная квартира, с холодильником, японским телевизором, ковром на полу в гостиной, правда, выцветшим.

Алексей изголодался по жене: с капризной Ангелиной у него вышла серьезная размолвка, и буфетчица отказала ему в доступе к телу. Ильин даже обрадовался этому. И вот встреча с женой.

Однако в постели Клеопатра вела себя скованно.

— Ладно, мать. Пора под прошлым подвести черту, — решительно сказал Алексей. — В конце концов, все могло кончиться гораздо хуже.

— Куда уж хуже.

— Могли, скажем, башку тебе проломить в той проклятой курганской гибэдэдэшке. А так… — Ильин умолк и вдруг неожиданно улыбнулся.

— Что — так? — спросила Клеопатра.

— Может, это звучит и кощунственно, но ты забеременела первый раз в жизни. Разве это не благо?

Потом они, перебравшись на кухню, сели за стол и стали вычислять время родов, строить планы.

Возвратившись в Москву, Ильин по просьбе Клеопатры встретился с Саркисом Саркисяном.

— Надо побыстрее вызволить Клеопатру из колонии. От этого зависит здоровье и будущее ребенка, — сказал Саркисян.

— А как ее вызволишь? — спросил Алексей.

— Это уж моя забота, — ответил банкир…

За два месяца до положенного срока Клеопатра почувствовала сильные боли внизу живота. Вызванный в камеру врач констатировал преждевременные схватки. Через день у Клеопатры родилась девочка. Измученная роженица с тревогой спросила у медсестры:

— А жить она будет?

— Врач обещал.

— А вес какой?

— Два кило без ста граммов. Знаете, Зулейка Ивановна, вначале все думали, что девочка умрет, и врач тоже так полагал. Но я ее выходила, всю ночь не отходила…

Медсестричка знала, что эта красивая зэчка из богатеньких, и выслуживалась, надеясь на подачку.

— Старайся, Настя. Я в долгу не останусь. — Клеопатра достала из-под подушки заранее приготовленную крупную купюру и сунула медсестре в карман.

— Ну что вы, Зулейка Ивановна, зачем это? — проговорила вспыхнувшая от удовольствия Настя.

— Бери, бери. Это только задаток. Поднимусь — отблагодарю как следует.

Девочка была настолько слаба, что выхаживать ее пришлось в специальном аппарате, привезенном в колонию по приказу Саркисяна.

От Саркиса она узнала о разгроме Парголовской лаборатории и аресте большинства дилеров.

Но хуже всего было то, что в лапы оперативников попал профессор Пак — научный руководитель проекта. По большому счету, только он один знал технологию производства синтетического наркотика.

И еще Саркисян сообщил в очередной свой приезд об очень странном случае:

— Мы очень рассчитывали на деньги, которые связной должен был привезти из Кемерова от Громады.

— И что? — спросила Клеопатра.

— Нет ни денег, ни связного: как в воду канул.

— Может, его тоже арестовали?

— Нет, я проверил: среди арестованных его нет.

— Точно?

— У нас остался осведомитель в ментуре. Весьма секретный. И дорогостоящий. Его не вычислили, — понизив голос, произнес банкир.

— В Кемерово была направлена огромная партия товара, — нахмурилась Клеопатра. — А кто был связной?

— Вано Счастливчик, водитель — Леха Долговязый, — сказал Саркис.

— Помню этих ребят. Вроде надежные. Может, что в дороге случилось?

Саркис развел руками.

— Послушай, может, Громада им только аванс выдал? — с надеждой произнесла Клеопатра. — Он ведь мужик прижимистый.

— Отзвонил я Громаде. Он заплатил Вано все, до последней копейки.

— Такого еще не было, чтобы курьеры заначивали выручку. Да и сумма значительная… Необходимо провести расследование.

— Провели, хозяйка. Хотя наши возможности, понятное дело, ограничены.

— И что? — оживилась Клеопатра.

— Служба безопасности сообщила, что у Вано есть гражданская жена в Петербурге. Послали туда человека. Он ждал в течение суток — в квартире никто не появился. Опросил соседей по лестничной клетке. Те сказали, что в квартире более двух недель никто не живет.

— Вано надо найти, — жестко сказала Клеопатра, — и если он виновен в хищении — примерно наказать, чтобы другим неповадно было.

— А может, он давно уже где-нибудь за границей кайфует. С такой-то суммой… Например, в Испании или Грузии.

— Во всяком случае, мы должны сделать все возможное, — отрезала Клеопатра. — Вернешься в Москву — сразу займись этим делом.

— Слушаюсь, хозяйка…

* * *

Девочка наконец-то пошла на поправку, и Клеопатре разрешили находиться с ней. И тут чувство материнства настолько захлестнуло ее, что она стала подумывать: а не послать ли все куда подальше, не посвятить ли свою жизнь этому крохотному, беспомощному существу? Смыться куда-нибудь. Например, в Испанию, там климат хороший, дочка легкие укрепит… Отказаться от дел. Может, это перст судьбы — разгром Парголовской лаборатории? Может, это знак свыше?

«…А что, если отец девочки — законченный наркоман. Воздействие „фени“ на гены человека никто толком не изучал. Что, если дочка, как ее ни оберегай, вырастет наркоманкой?» — От этой мысли Клеопатра застонала.