Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

В то же время ближайшие соратники кавалергардов — конногвардейцы придумали себе не менее захватывающее развлечение в духе времени. Ф. Я. Миркович вспоминал: «Здесь я должен еще упомянуть об одном замечательном обстоятельстве, — об учреждении масонской ложи в полку. В масонском уставе было, между прочим, одним из главных правил — ревностно, во всех случаях, помогать один другому, без различия народности и вероисповедания, так как все масоны считались между собою братьями. Это послужило поводом, во время революционных войн, ко введению во Франции, во всех войсках, масонских лож, для взаимной помощи. Ежели кто-либо был ранен или попал в плен или был ограблен, то стоило ему только, посредством условных знаков, встретить брата масона между врагами, тот должен был ему оказывать непременную помощь и пособие. В этих видах Император Александр негласным образом разрешал и даже поощрял учреждение масонских лож во всех гвардейских полках. Сперва надо было быть принятым в главной ложе "Соединенных друзей" и из оной поступит в частную полковую ложу, в которую назначался старшиной один из масонов главной ложи. Константин Павлович считался в списках этой последней.

В конно-гвардейскую ложу, получившую название "Северные друзья", назначен был старшиною ротмистр Сарачинский. Она была немногочисленна, кажется, не более десяти офицеров в нее записались, в числе которых был и я. Прием в ложу был театрально-комический; он состоял в испытании твердости воли неофита. Ему завязывали глаза и выводили в темную комнату, где царствовала глубокая тишина, водили его по всем направлениям в комнате с полчаса, взводили и спускали по нарочно устроенной лестнице раза три. Потом обнажали ему правое плечо и левую ногу и с завязанными глазами вводили в другую комнату. Ярко освещенную. Тогда спадала у него с глаз повязка и взорам его представлялись все братья масоны, стоявшие вокруг стены, опоясанные масонскими фартуками, в особых головных уборах и с обнаженным оружием, острием направленным в новопосвященного. Для большего ужаса пускались ему под ноги фальшфейеры, зажигались бенгальские огни и раздавался шум, подобный громовым ударам. В таком положении неофит должен был произносить установленную присягу в сохранении глубокой тайны обо всем, что будет происходить в собрании ложи.

После присяги надевали на него масонский фартук. Провозглашенный масоном новый член общества должен был обходить всех присутствующих для братского лобызания. Старшина наш Сорочинский собирал свою ложу не более, как по одному разу в месяц, и эти собрания не имели другой цели, как покутить. Устраивался богатый ужин по подписке, за которым все предметы имели особые названия, например: бокалы назывались пушками, вино — порохом и т. д. Когда старшина командовал: "Братья! выровняйте орудия и заряжайте пушки", то все братья должны были наполнять бокалы и осушить их при бесконечных тостах».

Лейб-уланский полк, сформированный перед кампанией 1806 — 1807 годов, стремился не отставать от старших товарищей. Так, Ф. В. Булгарин по прошествии многих лет размышлял о «шалостях» юных дней: «Жаль мне, когда я подумаю, как доставалось от наших молодых повес бедным немецким бюргерам и ремесленникам, которые тогда любили веселиться со своими семействами в трактирах на Крестовском острове, в Екатерингофе и на Красном Кабачке. Молодые офицеры ездили туда, как на охоту. Начиналось тем, что заставляли дюжих маменек и тетушек вальсировать до упаду, потом спаивали муженьков, наконец затягивали хором известную немецкую песню: "Freu't euch des Lebens", упираясь на слова pflücke die Rose[4], и наступало волокитство, заканчивавшееся обыкновенно баталией. Через несколько дней приходили в полки жалобы, и виновные тотчас сознавались, по первому спросу . Лгать было стыдно. На полковых гауптвахтах всегда было тесно от арестованных офицеров, особенно в Стрельне, Петергофе и в Мраморном дворце. Жили не только весело, но и бестолково; любили, однако ж, и чтение, и театр, и умную беседу».

Впрочем, столичная и загородная жизнь имела и другие прелести, из описания которых явствует, что гвардейцы не всегда представляли опасность для окружающих. Так, С. Н. Марин сообщал в письме своему другу графу М. С. Воронцову: «На нас нашло новое сумасшествие: все, что дышит в батальоне, играет в большую в шахматы; все сделались мастерами ». Многие офицеры, подобно Н. Д. Дурново, коротали свободные часы за любимой игрой: «Вечер — у господина Свистунова, где сыграл партию в бильярд с маркизом Мезон-фором». Весенние и летние развлечения нашли отражение в другом письме: «На даче теперь новая страсть: никто больше ни о чем не думает, как о каскадах; в три дня сделано их шесть. Где только течет вода, везде ты увидишь камни…» И, наконец, осенью наступала охотничья пора: «Бижу (А. А. Суворов, сын великого полководца. — Л. И.) довершает глупости. Жена переезжает в город; а он уехал с собаками, и она должна на новосельи быть три дня одна. Вот, любезный Воронцов, муж, которого не худо было прогнать шпицрутенами. Как можно променять жену на похабную псовую охоту!» Тем не менее сослуживцев забавляли рассказы Суворова-младшего: «…Приехав, рассказывает, а мы трем руки. Например, он уверял нас, что с ним ездит какой-то молодец, который скликает волков и что он в одну ночь заставил его выть; вдруг чувствует он, что подле лошади его что-то шевелится, он посмотрел и увидел волков до тридцати, которые все, стоя смирно, на него смотрели. Князь Петр Долгоруков, слушавший сие, спросил у Суворова: поклонились ли они его сиятельству?»

«Дети Марса» не забывали воздавать должное русскому застолью с изысканной кулинарией: «Офицеры собирались, по-прежнему, на почтовой станции, потому что другого трактира не было в Стрельне, а знакомые с графом Станиславом Феликсовичем Потоцким проводили у него время и лакомились его лукулловскими обедами, каких никто не давал в Петербурге. Граф был холост, проживал в год до полумиллиона рублей ассигнациями, и был первый гастроном своего времени, остроумен, весельчак и чрезвычайно любезен в обращении». В Стрельне, в резиденции великого князя Константина Павловича, в те годы вообще «было тесно от множества офицеров». Ф. В. Булгарин вспоминал: «Его Высочество был инспектором всей кавалерии, и из всех кавалерийских полков призваны были по одному штаб-офицеру и по два обер-офицера, для знания порядка кавалерийской службы, как сказано было в официальной бумаге. Разумеется, что из полков высланы были лучшие офицеры — и потому в Стрельне было самое приятное и самое веселое офицерское общество, какое когда-либо бывало в армии». Для того чтобы посетить Петербург и побывать, например, в театре, офицеры должны были отпроситься у великого князя и получить от него билет за его подписью.

Любителей театра среди офицеров той эпохи отыскивалось немало. Редкий вечер, если кто из столичных офицеров не бывал в «гостях у Мельпомены». Ф. Я Миркович признавался: «Выезжать в свет я не был охотник и лучшим моим развлечением был французский театр, к которому я пристрастился. Труппа французских актеров была превосходная; она не уступала парижским, как утверждали знатоки. Репертуар состоял из лучших произведений Корнеля, Расина, Вольтера, Мольера и др. Представляли и водевили, но совершенно приличные». Совершенствоваться во «фрунтовом» искусстве в Петербург приезжали не только кавалерийские, но и пехотные офицеры, спешившие приобщиться к столичным развлечениям. «Театр, маскерад и концерты тоже нас увеселяли, равно как городские и загородные пиры приятелей петербургских услаждали», — вспоминал M. М. Петров.