Книга Андрей Курбский - Александр Филюшкин

Таким образом, литовской стороной заранее планировалось высказывание требования к России прекратить войну в Ливонии. Реакцию на подобный демарш нетрудно было предвидеть: русская сторона ответила бы в стиле «не ваше дело». Инструкции Сигизмунда абсолютно недвусмысленны: высказать обвинение в агрессии против Ливонии в конце дебатов, тем самым поставив переговоры под угрозу срыва.

Поэтому те историки, которые вслед за Иваном Грозным винят руководителей русской посольской службы, в частности А. Ф. Адашева, в неудачном ведении переговоров, не учитывают того факта, что посольство Тишкевича ехало не продлять перемирие, не договариваться, а – обострять отношения. Чего Адашев не мог предвидеть и тем более – дезавуировать. Все показывает на то, что московские дипломаты не ожидали вмешательства Сигизмунда в ливонский вопрос.

На переговорах Адашев предложил заключить мир по принципу, кто чем владеет, при этом «для доброго согласия не будем добиваться возврата прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских». Таким образом, Москва в 1559 году была готова в обмен на вечный мир и антитатарский союз закрепить в «вечном» договоре отказ даже от декларации своих прав на русские земли, входившие в состав Великого княжества Литовского. Это – принципиальное изменение позиции. Ведь за десять лет до этого как раз Москва и слышать не хотела о мире, который связал бы ей руки в будущем «поиске своих вотчин». Теперь же Россия была готова отдать Киев и другие земли в обмен на мир с Литвой и невмешательство Сигизмунда в ливонский вопрос.

Однако литовцы наотрез отказались мириться без решения территориальной проблемы. В обоснование своей позиции они даже привели притчу из Златоструя: «У некоего человека в подворье была змея, да съела у него дети и жену, да еще захотела с тем человеком вместе жить. И тот нынешней мир тому же подобен: съевши жену и детей, съесть и его самого». Адашев в сердцах обозвал речи литовцев «гнилыми семенами», которые и «во сне не пригрезятся». Но позиция Тишкевича была твердой: мир возможен, только если Россия вернет Смоленск, Северские земли, Стародуб, Новый Городок, Путивль, Почап, Брянск, Рыльск, Чернигов, Вязьму, Дорогобуж, Рославль, Мглин, Дронов и Попову Гору. Эти захваты послы назвали «грехами предков» Грозного, и, пока он их с души не сведет, мира не будет.

10 марта 1559 года Тишкевич заявил, что Сигизмунд требует прекратить войну в Ливонии и остановить нападение на его родственника, рижского архиепископа Вильгельма. Потрясенный Иван Васильевич оказался перед перспективой войны на два фронта. Все, что он смог сделать, – это отправить послов домой, в отместку приказав не давать им меда и заявив, что Россия старое перемирие додержит, а там «как Бог даст». Адашев был отстранен от переговоров, и ответ послам давал И. М. Висковатый.

23 января 1560 года пред очами Ивана Грозного предстал посол Мартын Володкевич с ультимативным заявлением: немедленно прекратить войну в Ливонии, ибо Ливония принадлежит Великому княжеству Литовскому. Посол попросил встречи с Адашевым и Висковатым. Иван велел им встретиться в дьячьей избе Висковатого. Володкевич сообщил, что в Литве победила партия сторонников войны и что надежды на мир призрачны. Адашев и Висковатый, выполняя поручение царя, пытались доказать правомочность нападения России на Ливонию. 30 января они передали содержание бесед Грозному, после чего тот отправил посла восвояси без грамоты и без обеда.

В июле 1560 года первые отряды воинов великого княжества перешли литовско-ливонскую границу. Литовских войск было мало – от 800 до 2 500 человек. Но серьезные столкновения с русской армией случились только через год – в августе 1561 года город Тарваст в Ливонии после пятинедельной осады был взят литовцами, русский гарнизон пленен. Литовцы еще разоряли керепетские и юрьевские «места», входившие в русскую зону оккупации, и Новогородский уезд. С этого события берет начало новая русско-литовская война 1561 – 1570 годов, которую, впрочем, Россия выиграет.

1 ноября 1561 года русских воевод – Т. М. Кропоткина, Н. Путятина и Г. Е. Трусова-Большого – с позором отпустили из взятого Тарваста. Неизвестно, что для них оказалось хуже: литовский плен или московская свобода. Иван Грозный расценил сдачу Тарваста как предательство: «И как торваские воеводы пришли из Литвы к Москве, и царь и великий князь положил на них опалу свою для того, что они литовским людям город сдали, и разослал их государь по городам в тюрьмы, а поместья их и вотчины велел государь взять и раздать в раздачу».

Таким образом, для данного обвинения царя – в том, что война с Литвой началась из-за ошибок и нерадения русских воевод, – с точки зрения царя, основания были. События, которые он имел в виду, реконструируются достаточно определенно. Другое дело, что истинная подоплека данных событии показывает предвзятость и несправедливость царского гнева.

Следующая претензия царя связана с вовлечением государя в какие-то неправильные церковные обряды: «Если же ты вспоминаешь о том, что в церковном предстоянии что-то не так было и что игры бывали, то ведь это тоже было из-за ваших коварных замыслов, ибо вы отторгли меня от спокойной духовной жизни и по-фарисейски взвалили на меня едва переносимое бремя, а сами и пальцем не шевельнули; и поэтому было церковное предстояние нетвердо, частью из-за забот царского правления, вами подорванного, а иногда – чтобы избежать ваших коварных замыслов».

Примечательно, что Курбский ни в каких «играх» царя не упрекал. Он говорит о «бесовских пирах», о пролитии крови на церковных порогах, о глумлении над монахами («ангельским образом»), «Афродитском грехе» и «Кроновых жертвах». Все это слишком серьезно и никак не подходит под определение «игры». Тем более, как явствует из слов царя, эти таинственные ритуалы (забавы) как-то связаны с церковными обрядами, причем они разыгрывались перед народом: «Что до игр, то, лишь снисходя к человеческим слабостям, ибо вы много народа увлекли своими коварными замыслами, устраивал я их для того, чтобы он (народ. – А. Ф.) нас, своих государей, признал, а не вас, изменников... подобно тому, как Бог разрешил евреям приносить жертвы, – лишь бы Богу приносили, а не бесам». Что ж это за публичные «игры», с помощью которых царь переманивал народные массы из-под влияния изменников – Курбского с боярами, срывая их коварные замыслы, но при этом был вынужден нарушать какие-то церковные обычаи? Что здесь имел в виду Иван Грозный и, главное, в каких словах Курбского он усмотрел намек на эти «игры» – понять невозможно.

Грозный заявил, что «сильных во Израили мы не убивали, и не знаю я, кто это сильнейший во Израили». Царь абсолютно категоричен: «не предавали мы своих воевод различным смертям, а с Божьей помощью имеем мы у себя много воевод и помимо Вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить».

Царь тут, несомненно, лукавит. Кто именно подвергся репрессиям в предопричные годы и, следовательно, может быть сближен с «сильными во Израили»? В 1560 году пострадали боярин И. С. Воронцов (по частному доносу Ф. И. Сукина), окольничий А. Ф. Адашев (сослан на фронт), дьяк И. Г. Выродков, а также, возможно, постельничий И. В. Вешняков и священник Сильвестр (правда, по другим данным, он спокойно удалился в монастырь, об этом далее пишет и Грозный: «Поп Сильвестр ушел по своей воле»).