Книга По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сестер. В деревьях — крыльям нет числа.
Тень промелькнула — это голубок…
И сквозь долину, по ее стволам
Скользит на темную грозу намек —
То дух, присущий высохшим морям,
Чуть слышный гром… О ливень и туман,
Вам снова бы чадру судьбы сорвать!
Власы ей взвихри, бурный ураган!
Я ожидаю Вас! И вот опять
Меня захлестывает все страшней
Нагромождение грозы и мглы.
Когда-то были все дожди нежней,
Когда-то были все ветра теплы…
И ты идешь в тумане… Меж кудрей
Сверкающие капли, на губах —
Что старше делает тебя и злей —
Надрыв иронии, веселый страх.
Ты, словно призрак, обгоняешь дождь,
Идешь в лугах, где мертвые мечты,
Где мертвая любовь, и листья рощ
Мертвы, как сон, и дымкой залиты…
(Ползет чуть слышный шепот в темноте,
Деревья молкнут.) А ночная мгла
Прочь сорвала хитон промокший дня…
Скользнула по холмам и размела
По долу кудри… Сумрак воцарен…
Деревья стихли… все молчит… покой…
О тьма… сиянье будущих времен…
И чей-то легкий смех в дали немой…
Атлантик-Сити. К концу дня Эмори шел по пешеходной эстакаде над набережной, убаюканный однообразным шумом вечно сменяющихся волн, вдыхая чуть похоронный запах соленого ветра. Море, думал он, хранит память о прошлом крепче, чем изменчивая земля. Оно все еще шепчет о ладьях викингов, что бороздили океан под черными крыльями-флагами, об английских дредноутах — серых оплотах цивилизации, что в черном июльском тумане сумели выйти в Северное море.
— Да это Эмори Блейн!
Эмори глянул вниз, на мостовую, где только что остановился низкий гоночный автомобиль и за ветровым стеклом расплылась в улыбке знакомая физиономия.
— Спускайся к нам, бродяга! — крикнул Алек.
Эмори ответил и, спустившись по деревянной лестнице, подошел к машине. Все это время они с Алеком изредка виделись, но между ними преградой стояла Розалинда. Эмори это огорчало, ему очень не хотелось терять Алека.
— Мистер Блейн, знакомьтесь: мисс Уотерсон, мисс Уэйн, мистер Талли.
— Очень приятно.
— Эмори, — радостно возгласил Алек, — полезай в машину, мы тебя свезем в одно укромное местечко и дадим кое-чего глотнуть.
Эмори обдумал предложение.
— Что ж, это идея.
— Джилл, подвинься немножко, получишь от Эмори обворожительную улыбку.
Эмори втиснулся на заднее сиденье, рядом с разряженной пунцовогубой блондинкой.
— Привет, Дуглас Фербенкс, — сказала она развязно. — Для моциона гуляете или ищете компанию?
— Я считал волны, — невозмутимо ответил Эмори. — Моя специальность — статистика.
— Хватит заливать, Дуг.
Доехав до какого-то безлюдного переулка, Алек затормозил в черной тени домов.
— Ты что тут делаешь в такой холод, Эмори? — спросил он, доставая из-под меховой полости кварту виски.
Эмори не ответил — он и сам не мог бы сказать, почему его потянуло на взморье. Вместо ответа он спросил:
— А помнишь, как мы на втором курсе ездили к морю?
— Еще бы! И ночевали в павильоне в Эсбери-Парк…
— О господи, Алек, просто не верится, что ни Джесси, ни Дика, ни Керри уже нет в живых. Алек поежился.
— Не говори ты мне об этом. Осень, холод, и без того тошно.
— И правда, — подхватила Джилл, — этот твой Дуг не очень-то веселый. Ты ему скажи, пусть хлебнет как следует. Когда еще такой случай представится.
— Меня вот что интересует, Эмори, ты где обретаешься?
— Да более или менее в Нью-Йорке.
— Нет, я имею в виду сегодня. Если ты еще нигде не устроился, ты мог бы здорово меня выручить.
— С удовольствием.
— Понимаешь, мы с Талли взяли номер у Ранье — две комнаты с ванной посередине, а ему нужно вернуться в Нью-Йорк. Мне переезжать не хочется. Вопрос: хочешь занять вторую комнату?
Эмори согласился с условием, что водворится сейчас же.
— Ключ возьмешь у портье, номер на мое имя.
И Эмори, поблагодарив за приятную прогулку и угощение, решительно вылез из машины и не спеша зашагал обратно по эстакаде к отелю.
Опять его прибило в заводь, глубокую и неподвижную, не хотелось ни писать, ни работать, ни любить, ни развратничать. Впервые в жизни он почти мечтал о том, чтобы смерть поглотила его поколение, уничтожив без следа их мелкие страсти, усилия, взлеты. Никогда еще молодость не казалась так безвозвратно ушедшей, как теперь, когда по контрасту с предельным одиночеством этой поездки к морю вспоминалась та бесшабашно веселая эскапада четырехлетней давности. То, что в тогдашней жизни было повседневностью — крепкий сон, ощущение окружающей красоты, сила желаний — улетело, испарилось, а оставшиеся пустоты заполняла лишь бескрайняя апатия.
«Чтобы привязать к себе мужчину, женщина должна будить в нем худшие инстинкты. Вокруг этого изречения почти всегда строилась его бессонница, а бессонница, он чувствовал, ожидала его и сегодня. Мысль его уже начала разыгрывать вариации на знакомую тему. Неуемная страсть, яростная ревность, жажда овладеть и раздавить — вот все, что осталось от его любви к Розалинде, все, что было уплачено ему за утрату молодости — горькая пилюля под тонкой сахарной оболочкой любовных восторгов. У себя в комнате он разделся и, закутавшись в одеяло от холодного октябрьского воздуха, задремал в кресле у открытого окна.
Вспомнились прочитанные когда-то стихи:
О сердце, честен был всегда твой труд.
В морских скитаньях годы зря идут…
Но не было сознания, что годы прожиты зря, и не было связанной с ним надежды. Жизнь просто отвергла его.
«Розалинда, Розалинда!» Он нежно выдохнул эти слова в полумрак, и теперь комната полнилась ею; соленый ветер с моря увлажнил его волосы, краешек луны обжег небо, и занавески стали мутные, призрачные. Он уснул.
Проснулся он не скоро. Стояла глубокая тишина. Одеяло сползло у него с плеч, кожа была влажная и холодная на ощупь.
Потом шагах в десяти от себя он уловил напряженный шепот.
Он застыл в кресле.
— И чтобы ни звука! — говорил Алек. — Джилл, поняла?
— Да. — Чуть слышное, испуганное. Они были в ванной.
