Книга Сухово-Кобылин - Наталья Старосельская

А для Душеньки — каково?

Если дать себе волю пофантазировать над стихами Огарева, можно представить и еще одну драму семьи Сухово-Кобылиных, кроме тех, что связаны были со старшей сестрой и ее романом с Надеждиным, с начинавшимся романом Александра Васильевича с Луизой; с гибелью Луизы; с одиночеством младшей сестры, Софьи Васильевны, так и не вышедшей замуж… Несчастная семья!..

Николай Платонович Огарев был для Сухово-Кобылиных как родной, Мария Ивановна называла его своим вторым сыном и, может быть, благосклонно приняла бы предложение руки и сердца для младшей своей дочери, но… Огарев был женат. Он так и не осмелился признаться Душеньке в своем чувстве. Что мог он предложить 22-летней девушке, если брак был невозможен даже в случае развода Огарева?

А часто не хотел себе я верить, Хотел не верить, что я вас люблю. Я думал: если искренно проверить Всю жизнь прошедшую мою —

Ведь я уже не раз любил, — и что же? Горела, гасла, длилась, гасла вновь. На сны в ночи бродячие похожа Моя тревожная любовь.

И к вам любовь, быть может, так же точно Фантазии недолговечной плод, В душе возникнув как-то ненарочно, Меня помучит и пройдет.

Так я, глупец, напрасным утешеньем Хочу добыть обманчивый покой, Но сердце не знакомится с забвеньем И не расходится с тоской.

Бывало, я в ребяческой отваге Мечты любви стихам вверять желал, Но был ленив, — теперь же от бумаги Пера бы я не оторвал.

Теперь же, только лишь тогда дышу я, Тогда лишь я могу существовать, Когда страницы эти к вам пишу я, Хотя вам ввек их не видать.

И не любил еще я так глубоко, Как вот когда, с капризною враждой, Томя меня любовью одинокой. Судьба хохочет надо мной!

А ведь все могло сложиться совсем по-другому и в жизни Огарева, и в жизни Евдокии Васильевны…

Они много переписывались, Душенька откровенно и с трогательной девичьей наивностью и доверчивостью рассказывала Огареву в письмах о круге своего чтения, о своих мыслях, переживаниях. В ответных письмах Николая Платоновича нежность прячется за учительскими интонациями, любовь таится в рождении новых поэтических образов, в советах читать побольше Гёте… Но Николай Платонович давал своей корреспондентке и «практические» советы, по-настоящему воспитывая возвышенность души Евдокии Васильевны. «Buch der Liebe», один из самых пронзительных лирических циклов в поэзии Огарева, был завершен в 1844 году, но еще какое-то время переписка продолжалась. «Не жалуйтесь на жизнь, есть много светлых минут, которые искупают всю ее горечь, — писал Николай Платонович Душеньке, когда она делилась с ним тревогой за вновь влюбившегося брата, — …если вы один раз в жизни чувствовали ка-кое-нибудь глубокое человеческое чувство, то и тогда уже жизнь прожилась недаром… вас судьба будет беречь, — или она еще бессмысленнее, чем я думаю… Право, вы моложе, нежели вы думаете. Вас все увлекает — и поэтические фантазии, и шум света, вам еще долго жить, и вы будете счастливы. А я — я не желал бы долго жить, хотя и люблю жизнь. Но хочется провести остальные годы, сохранив в себе все истинно человеческое, т. е. истинно прекрасное. Хочу, чтобы все наслаждения были человеческие и чтоб их было много, много. А вот этого-то и не будет…»

Позже, в 1847-м, Николай Платонович Огарев писал одному из своих друзей: «У m-me Salias бываю я довольно часто. Мне так хорошо, можно говорить вздор и видеть прекрасное лицо — две вещи, которые доставляют великую отраду».

Душенька Сухово-Кобылина была добродетельна в том старом, возвышенном понятии, которое некогда в это слово вкладывалось. Скорее всего, печальное, тревожное настроение, которое охватывало девушку в присутствии Огарева, объяснялось тем, что она страдала из-за своего первого, робкого чувства. Николай Платонович был женат, а значит, какие бы разлады ни происходили между ним и его женой, Марией Львовной, Евдокия Васильевна должна была отказаться от своей любви…

Весной 1848 года Душенька встретила свою судьбу. Была ли это пылкая любовь или чувство ее было более продиктовано невозможностью мечтать о каком бы то ни было счастье с Огаревым, но случилось то, что случилось.

Михаил Федорович Петрово-Соловово был человеком состоятельным и еще обладал замечательными личностными качествами, в чем впоследствии семья Сухово-Кобылиных убеждалась не раз. Это он ездил с Сухово-Кобылиным в ту страшную ночь ноября искать следы Луизы Симон-Деманш, это он вел переговоры со следователями и готов был дать любую взятку, только бы снять подозрение с брата жены. Но все это случилось гораздо позже, а тогда, весной 1848-го, Михаил Федорович, появившийся в доме Сухово-Кобылиных, был молод, красив, удачлив, страстно влюблен — Душенька ответила на его предложение согласием, о чем никогда, видимо, не пожалела. В день рождения Александра Васильевича, 17 сентября 1848 года (Мария Ивановна, боготворившая сына, считала этот день самым счастливым не только для него, но и для всей семьи), Евдокия Васильевна и Михаил Федорович обвенчались. Вскоре после свадьбы они уехали в Петербург, позже с ними стала жить и младшая сестра, Софья Васильевна, поступившая в Академию художеств. А год спустя, в 1849 году, Николай Платонович Огарев сблизился с Н. А. Тучковой и уехал с ней в Крым с намерением эмигрировать и соединиться за границей с Герценом, покинувшим Россию еще в 1846 году. Роман Огарева с Тучковой развивался, можно сказать, на глазах Елизаветы Васильевны, она первая и разглядела влюбленность Наталии Александровны.

Вполне вероятно, что графиня Салиас де Турнемир, проницательная и, по отзывам современников, довольно бесцеремонная женщина, присвоившая себе поэтический цикл Огарева, знала и о его страсти к Душеньке, которая, похоже, тлела в самой глубине сердца Николая Платоновича всю его жизнь…

Спустя много лет он вспоминал о Душеньке в одном из писем: «А чего не было в этом бесконечно красивом образе: и магнетический взгляд, и каждое движение, полное магнетизма, нежности, кротости, грации, такта, благоволения».

Александр Васильевич скучал по любимой сестре, уехавшей из Москвы. 8 ноября 1848 года он пишет ей: «Милая Душа… Твоя записочка доставила мне настоящее удовольствие, потому что мне недоставало ее, — из всей семьи, которая тебя так любит, я был, кажется, единственным, который в это первое время твоего нового существования не получил от тебя ни слова, ни знака памяти. Почему? Ты же знаешь, какое было бы для меня счастье по крайней мере услышать от тебя, что ты счастлива… Во всяком случае, благодарю тебя за память обо мне и особенно за сказанные в письме милые, хорошие слова о Мишеле и о ваших отношениях. Новости, которые ты мне сообщаешь о вашем домашнем житье, мне доставили еще больше удовольствия, потому что я увидел в этом приближение к жизни тихой, домашней… Для того, кто много вращается в свете, трудно понять, что действительные чувства не подчиняются четырем правилам арифметики, что одно чувство стоит больше, чем три или четыре. Знаешь ли ты, милый друг, что я дорого заплатил за эту маленькую и простую истину, в брачной жизни за нее можно заплатить еще дороже…»