Он говорит, очень меня любит и все мое. Мне было жаль, что ты его не слушала, ты бы со мной согласилась в оценке его, и он не меньше тебе доставил бы наслаждения, чем мне…
Ухватясь за его симпатию, попросил подобрать книжки для Женечки…»
Еще из воспоминаний Евгения Борисовича Пастернака (1926 год): «Очень порадовало отца знакомство с Самуилом Яковлевичем Маршаком, который в прошлом году заказывал ему детские стихи… Папа восхищен „Мышонком“ Маршака и читал мне его вслух. Теперь мне была послана новая книжка „Мороженое“».
25 мая 1926 года Самуил Яковлевич Маршак писал из Кисловодска Софье Михайловне: «Очень я подружился с Пастернаком. Какой он милый человек, и мы очень друг друга любим».
Из письма Бориса Пастернака Евгении Пастернак от 3 июля 1928 года: «Женечке сегодня положили пломбочку. Я его страшно люблю. За пломбочку получил „Петрушку“ Маршака…»
Как видим, в ту пору «шекспировская» тема еще не коснулась взаимоотношений Маршака и Пастернака, хотя к Шекспиру порознь они пришли давно. Оба они познакомились с творчеством Шекспира, еще будучи гимназистами, но по-настоящему очарование Шекспиром пришло позже. В 1922 году Пастернак уже четко определил «своего» Шекспира, по сути, создал его поэтический портрет:
Извозчичий двор и встающий из вод В уступах — преступный и пасмурный Тауэр, И звонкость подков, и простуженный звон Вестминстера, глыбы, закутанной в траур.
И тесные улицы; стены, как хмель, Копящие сырость в разросшихся бревнах, Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль, Как Лондон, холодных, как поступь, неровных.
Спиралями, мешкотно падает снег, Уже запирали, когда он, обрюзгший, Как сползший набрюшник, пошел в полусне Валить, засыпая уснувшую пустошь.
Оконце и зерна лиловой слюды В свинцовых ободьях. — «Смотря по погоде. А впрочем… А впрочем, соснем на свободе. А впрочем — на бочку! Цирюльник, воды!»
И, бреясь, гогочет, держась за бока, Словам остряка, не уставшего с пира Цедить сквозь приросший мундштук чубука Убийственный вздор.
А меж тем у Шекспира Острить пропадает охота. Сонет, Написанный ночью с огнем, без помарок, За тем вон столом, где подкисший ранет Ныряет, Обнявшись с клешнею омара, Сонет говорит ему: «Я признаю Способности ваши, но, гений и мастер, Сдается ль, как вам, и тому, на краю
Бочонка, с намыленной мордой, что мастью Весь в молнию я, то есть выше по касте. Чем люди, — короче, что я обдаю Огнем, как на нюх мой, зловоньем ваш кнастер?
Простите, отец мой, за мой скептицизм Сыновний, но, сэр, но, милорд, мы — в трактире Что мне в вашем круге? Что ваши птенцы Пред плещущей чернью? Мне хочется шири!
Прочтите вот этому. Сэр, почему ж? Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов — И вы с ним в бильярдной, и там — не пойму, Чем вам не успех популярность в бильярдной?» Ему?! Ты сбесился? — И кличет слугу, И, нервно играя малаговой веткой, Считает: полпинты, французский рагу — И в дверь, запустя в привиденье салфеткой.
Это из четвертой книги стихов Пастернака «Темы и варьяции», выпушенной издательством «Геликон» в Берлине в 1923 году. Еще до публикации, в рукописном варианте, Пастернак предпослал этому стихотворению эпиграф из Пушкина: «Ты царь, живи один…» Разве это не говорит о том, кем для молодого Пастернака был Шекспир?
К тому времени Маршак уже основательно изучил творчество Шекспира в Лондонском университете, изучил язык Шекспира, его эпоху. Допускаю, что Маршак подумывал о переводе «Гамлета». Впрочем, кто из актеров не мечтал сыграть эту роль, кто из переводчиков Шекспира не мечтал о переводе «Гамлета»?! Маршак еще до того, как приступил к «Сонетам» Шекспира, прикоснулся к «Гамлету» — он перевел «Песни Офелии» — «Как в толпе его найдем…» и «В день святого Валентина»:
Как в толпе его найдем — Твоего дружка? Шляпа странная на нем, А в руке клюка.
Он угас и умер, леди, Он могилой взят. В головах — бугор зеленый, Камень возле пят.
Бел твой саван, друг мой милый. Сколько белых роз В эту раннюю могилу Ливень слез унес.
* * *
В день святого Валентина, В первом свете дня Ты своею Валентиной Назови меня.
Тихо ввел он на рассвете Девушку в свой дом — Ту, что девушкой вовеки Не была потом.
Сравним с переводом «Песни Офелии», выполненным Пастернаком:
С рассвета в Валентинов день Я проберусь к дверям И у окна согласье дам Быть Валентиной вам. Он встал, оделся, отпер дверь, И из его хором Вернулась девушка в свой дом Не девушкой потом.
Итак, шекспировские баталии между Маршаком и Пастернаком из области сонетов перешли в сферу трагедий. Маршак перевел стихотворные реплики Шута и другие фрагменты из трагедии Шекспира «Король Лир». «Для того чтобы перевести его (Шута. — М. Г.) стихотворные реплики, нужно сначала раскрыть, расшифровать подчас загадочный смысл подлинника, а потом вновь замаскировать его, облечь в уклончивую, игривую форму прибаутки.
Пословицы и поговорки трудно поддаются переводу. Они своеобразны и сопротивляются пересадке на чужую почву. Буквальный перевод — слово за слово — может их убить».
Маршак перевел двенадцать песенок, реплик Шута. Вот одна из них:
Когда откажется священник Кривить душою из-за денег
И перестанет пивовар Водою разбавлять товар,
Когда наскучит кавалерам Учиться у портных манерам,
Когда еретиков монах Сжигать не станет на кострах.
Когда судья грешить не будет И без причины не осудит,
Когда умолкнет клевета. Замок повесив на уста,
Когда блудница храм построит, А ростовщик сундук откроет, —
Тогда-то будет Альбион До основанья потрясен,
Тогда ходить мы будем с вами Вверх головами, вниз ногами!
Этот «небуквальный» перевод, по словам Маршака, появился в поисках «того варианта, который был бы наиболее выразителен и более всего соответствовал бы требованиям театра, я переводил каждую из песенок Шута по три, по четыре раза…».
