Книга Вивальди - Вирджилио Боккарди

Прошло несколько дней, и работа над чёртовой «Джиневрой» уже шла полным ходом, как из Флоренции пришло очередное письмо со списком ангажированных певцов. Едва взглянув на него, Вивальди пришёл в ярость. Нанятые Альбицци исполнители были не первого десятка, и он тут же засел за написание ответа, в котором выразил свое решительное несогласие, заявив, что рядом с Жиро должны быть задействованы певцы более высокого класса. Однако вскоре в столь же решительном тоне ему ответил импресарио, прямо заявив, что «если уважаемый маэстро не чувствует себя в состоянии сочинить заказанную оперу для Флоренции, то театр готов расторгнуть с ним контракт».

«Легко сказать — расторгнуть, когда опера почти готова», — ворчал Вивальди. Более того, в том же письме Альбицци настоятельно просил маэстро не вносить никаких правок в поэтический текст либретто, чтобы не задеть самолюбие флорентийцев, «гордых своим главенствующим положением в поэзии». В самом конце стояла маленькая приписка с убедительной просьбой отказаться раз и навсегда от включения ранее звучавших арий, ибо публика сразу замечает такие проделки, которые наносят урон репутации композитора и театра.

— Как же мне осточертел этот Альбицци! — с досадой пожаловался Антонио отцу за завтраком. — Послать бы его куда подальше…

Но отступать было поздно — работа над оперой завершена. И в то же ноябрьское утро Антонио поручил Дзанетте срочно отправить во Флоренцию пакет с партитурой «Джиневры» по почте.

Если со злополучной «шотландской принцессой Джиневрой» было немало хлопот и нервотрёпки, то работа над «Аристидом» доставила Вивальди истинное удовольствие. Уже при первом знакомстве с Гольдони он был поражён талантом молодого человека, сумевшего по просьбе патриция Гримани быстро внести нужную правку в либретто «Гризельды», которое так понравилось Вивальди. Молодой Гольдони был спорым в работе, как и Антонио при сочинении музыки. Выступив соавторами «Аристида», оба шутки ради проставили на титульном листе либретто свои анаграммы — Лотавио Вандини и Калиндо Гроло. Позднее Гольдони отметил, что благодаря Вивальди он приобщился к опере и музыкальной комедии, явившейся предвестницей итальянской оперы-буфф.

Премьера «Аристида» состоялась в театре Сан-Самуэле и прошла очень живо. Дня через два одна из газет отметила, что публика на спектакле повеселилась вдоволь.

В конце декабря Анна с сестрой отправилась во Флоренцию. Вивальди не смог с ними поехать из-за занятости в Пьета. Так как премьера была намечена на 17 января, он собирался присоединиться к ним чуть позже. Но неожиданно серьёзно занемог Джован Баттиста, и Антонио не мог оставить отца на попечение только сестёр, хотя им вызвались помочь Франческо с женой Елизаветой. Срочно приглашённый врач Санторини после прослушивания больного не смог сказать ничего обнадёживающего. Ни кровопускание, ни увеличенная доза териаки не могли унять ни на минуту непрекращающийся кашель, от которого у старого Джован Баттисты выворачивало все внутренности.

За несколько дней Джован Баттиста, ещё недавно полный сил и энергии, превратился в скелет и настолько усох, что из-за подушек виден был только его нос. Но однажды, как показалось окружающим, ему вдруг полегчало. Повеселел и врач Санторини, приговаривая: «Старому дубу всё нипочём». На самом деле, Джован Баттиста держался из последних сил. Зная, как он болеет душой и с какой любовью следит за его делами, Антонио поведал отцу, что в Пьета контракт продлён ещё на полгода. Но на лице больного не отразилось даже подобия улыбки. Он перестал принимать пищу, и Маргарита терпеливо кормила его с ложечки мёдом, разведённым лимонным соком. Второе кровопускание могло бы лишить отощавшего старика последних сил, и врач решил прибегнуть к пиявкам, послав за ними Дзанетту в ближайшую аптеку.

Болезнь усугублялась погодой. Неожиданно установилась жара, хотя было только начало мая, но дышать стало нечем из-за высокой влажности. Дом не проветривался, так как Джован Баттиста просил не открывать окна. Доносившиеся с Большого канала шум судов и крики гондольеров его раздражали. Всё ему мешало и докучало, даже первенец Франческо — любимый внук Карло, который заходил каждый день справиться о здоровье деда, но его не пускали в комнату больного. Что же произошло? Почему он перестал бороться?

— Чего же вы хотите? — отвечал врач Санторини. — Ведь вашему отцу за восемьдесят.

Ему решительно возразила Дзанетта:

— Папа ещё пару недель назад просил подать ему в постель скрипку и пытался играть!

— Поймите, даже самая совершенная машина в один прекрасный момент даёт сбой, — ответил врач и всё повторял свою привычную фразу: — Лекарства лечат, а природа берёт своё — Medicus curat, natura sanat.

Потянулись мучительные дни ожидания, когда ничего уже нельзя было поделать. К полудню 14 мая «машина» решила остановиться. После обряда причащения и отпущения грехов, совершённого настоятелем церкви Сан-Сальвадор, и благословения сына Джован Баттиста угас. Для дочерей Маргариты и Дзанетты, как это ни жестоко звучит, смерть отца явилась избавлением от бессонных ночей, когда бессильны были пилюли, настои, териака и прочие снадобья. Антонио решил похоронить отца со всеми подобающими почестями «при полном капитуле» с участием всех прелатов, дьяконов и служек прихода. Он отстоял длинную службу отпевания, опасаясь, что каждую минуту начнётся приступ удушья, но астма его пощадила. В церкви были несколько музыкантов из оркестра Сан-Марко и хор девушек из Пьета. Были исполнены вступление к «Miserere», «Laudate pueri» для сопрано и столь любимое покойным Джован Баттистой «Nisi Dominus» для пяти инструментов. Его погребли на кладбище братства Святого Причастия рядом с церковью Сан-Сальвадор. После похорон к Дзанетте подошёл один из прелатов и спросил, что слышно об Изеппо, исчезнувшем из города семь лет назад. Но та не смогла ему сказать ничего путного. А Антонио приказал Меми везти себя куда глаза глядят, чтобы немного развеяться и успокоиться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Продлив контракт, попечители Пьета поставили перед Вивальди непременное условие — не покидать город, как это не раз случалось с ним в прошлом. Безусловно, ими двигало обычное чувство ревности, хотя вряд ли они верили, что подобное ограничение возымеет действие. Разве можно заставить вольную птицу не покидать гнездо? Не прошло и года, как Вивальди почувствовал внутренний зуд и стал посматривать по сторонам. В октябре он обратился с необычной просьбой к маркизу Гвидо Бентивольо, своему бывшему ученику, с которым не раз встречался в Риме. На этот шаг его подвигло не только то, что тот был венецианцем и страстным поклонником театра и музыки, влюблённым в мандолину, а то, что маркиз ранее с помощью своего отца, а теперь дяди кардинала Корнелио Бентивольо стал влиятельной фигурой в Ферраре, являющейся с 1598 года частью Папского государства. Там два патриция, Скроффа и Бонакосси, выступают в роли импресарио и, как говорят, процветают благодаря постоянным подачкам из ватиканской казны.

Пользуясь старой дружбой, Вивальди попросил Бентивольо оказать содействие в период зимнего сезона 1736/37 года. В Ферраре с триумфом были показаны оперы Бассани, Альбинони, Лотти, Гаспарини, а вот оперы Вивальди, несмотря на их известность, обойдены вниманием. С этим он никак не мог смириться.