Книга Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я первым ворвусь во дворец. Кто посягнет на твоего сына – умрет.
– Жаль, у нас нет головы Медузы, – кривая, мертвая улыбка бродила по лицу Мегапента. – Это все сильно упростило бы. Ты зря отдал ее Афине, Персей.
Персей молчал.
– Жаль, – вместо мужа ответила Андромеда. Это были первые слова, которые она произнесла за все время. – Но у нас не было выбора.
В руке жена Персея держала волос, разглядывая его с таким вниманием, словно в пальцах извивалась ядовитая змея. Волос блестел серебром – первая седина в смоляных кудрях Андромеды. Со стороны могло показаться, что женщина сейчас закричит от ужаса.
Нет. Не закричала.
– Я не знала, что это будет так, – сказала она, показывая волос мужу.
– Это только начало, – ответил Персей. – Не бойся.
Куда бежать, куда скрыться тому, кто власти богов боится как тирании, мрачной и беспощадной? Где найти такую землю, такое море, куда бы эта власть не простиралась? В какую часть мира сумеешь ты, злосчастный, забиться и спрятаться, чтобы поверить, будто ты ускользнул от бога?
Плутарх Херонейский, «О суеверии»
– Проклятый!
– Фигушки!
– Проклятый!
– А вот и нет!
– А вот и да!
– Ерунда!
– А я говорю, едет! И не спорь со мной!
Кто придумал зиму? Наверное, самый вредный из богов. Нефела, хозяйка облаков, угнала свои кудрявые отары на край света. Взамен ее белорунных овечек Борей-северянин пасет в небе стада туч-быков. Ох, и бугаи! Злобные, черные. Истоптали поднебесье, превратили в жирную грязь. Солнышка за их спинами – ищи-свищи, щурь глаз. Льются на землю дожди – бычий пот. Пастухи кутаются в шерстяные плащи, бранятся. Ночами в шалашах жмутся друг к дружке. Рыбаки выйдут в море – зубы стучат звонкими систрами[99]. Пальцы крючит, спину ломит. У очага хорошо, да на всех очагов не напасешься.
Зябкая, ознобная пора.
– Ха! И зачем бы Проклятому к нам ехать?
– А затем!
– Хо! И к чему бы Проклятому в Тиринф собираться?
– А к тому!
– Хы! И какого…
– А такого! Вот спроси Амфитриона!
– А он знает?
– Он знает!
– И спрошу! Амфитрион! Эй, Амфитрион!
– Чего тебе?
– Твой дедушка Пелопс и вправду к нам едет?
– Ага, – кивнул мальчик. – Со дня на день ждем.
Вредные братья-Спартакиды в голос захохотали, радуясь невесть чему. Они тащились за Амфитрионом от самой палестры, упрямо взбираясь на склон холма. Братьев в акрополе никто не ждал, и чего они хотели – загадка, хоть оракула спрашивай. Все трое сняли сандалии, изгваздавшись в грязюке по колено. Ноги задубели, но это ладно – пятки отмыть проще, чем обувку. Пятки можно вообще не мыть, если мама не видит…
– Амфитрион!
– Ну?
– А у тебя плечо белое?
– Нет.
– Покажи!
– А то ты не видел…
– Покажи! Должно быть белое…
– Иди ты в задницу!
– Ну, задницу покажи…
– Белую!
– Из слоновой кости!
Братья заржали двумя жеребцами. Плечо мальчика – это была их новая, свежайшая забава. А главное, винить Амфитриону было некого, кроме себя. За осень он крепко преуспел в знании своей родословной, и знание, случалось, слетало с языка быстрее, чем ловец-разум успевал схватить его за хвост. Десять дней назад он рассказал Спартакидам, как прадедушка Тантал, интересуясь божественным всеведением, подал Олимпийцам, лучшим друзьям Тантала, дедушку Пелопса – любимого сына – в виде жаркого с травами и кореньями. Собственно, эту историю Амфитрион знал и раньше. Новостью для него стало известие, что Деметра Законодательница[100]по рассеянности слопала-таки плечо дедушки Пелопса. Отрыгнуть съеденное богиня отказалась наотрез. С воскрешением «жаркого» пришлось долго возиться, заменяя плечо новым, костяным. С тех пор у всех потомков Пелопса одно плечо – белое.
Мальчик вспомнил, как долго, уединившись в тихом месте, изучал свои плечи. Чуть шею не вывихнул. Левое и впрямь казалось белее правого. Мама велела ему помыться, и была права – разница исчезла.
– Ты рад приезду дедушки?
– Уймись, Ликий.
– Нет, ты рад?
– Уймись, Фирей.
– А кого ты больше любишь: дедушку Пелопса или дедушку Персея?
– Дедушку Персея.
– Ну и дурак!
– Сам дурак!
– Нет, я умный. Я за Пелопса…
– Приехал Пелопс в Олимпию, – поддержал брата Ликий. – Раз, и Олимпия его! Приехал Пелопс в Аркадию. Раз, и Аркадия его! Приехал Пелопс во Флиунт. Раз – и Флиунт его! Приехал Пелопс в Тиринф. Раз – …
– Раз, и в глаз! – оборвал болтуна Амфитрион. – А дедушка Персей?
Братья покатились со смеху. Чумазые, как два пьяных сатира, они визжали, хрюкали – словом, животики надрывали. Над ними, близясь с каждым шагом, нависала громада тиринфской цитадели. Амфитриону мерещилось, что сама крепость хохочет за компанию со Спартакидами. Драться не было смысла. Спорить – тоже. Все изменилось, и спорить с правдой – только лоб расшибить.
«Мой дедушка – Истребитель. Что бы ни случилось, как бы ни обернулось – Истребитель. Это навсегда. А невежды пусть ликуют. Невеждам только палец покажи. Зато мудрецы – о-о, мудрецы знают…»
– А правда, что у твоего дедушки Пелопса есть волшебная колесница?
– Отстань.
– А правда, что она идет по морю, как по суху?
– Отстань.
– А правда, что ее твоему дедушке Посейдон подарил?
– Правда. Доволен? Вали отсюда…
– А за что он ему колесницу подарил?
– В знак дружбы.
– Дружбы? О-хо-хо! Уа-ха-ха!
Амфитрион обернулся. Гады-Спартакиды издевались. Один задрал хитон, оголив тощие ягодицы. Второй пристроился сзади, изображая пылкую дружбу между Владыкой Морей и дедушкой Пелопсом. Оба дергались и кривлялись. Со стен на братьев, потешаясь, глядели дозорные. Крикнуть бы во все горло, подумал мальчик. Кинуться в драку – да куда там… Честное слово, лучше быть дураком. Чем больше знаешь, тем больше печалишься. Дедушка Пелопс в юности действительно был любовником Посейдона. И колесницу получил за этот подвиг, ни за какой другой. Наклонился, подставился – вот тебе, дружок, и волшебный хомут, и волшебное дышло, и поскачем-ка в края блаженных…
