Книга Геносказка - Константин Соловьев

Кровожадный хищник с гибким и сильным телом акулы. Хладнокровный и в то же время алчущий крови. Спокойный, как сама смерть. Гензель слишком долго сдерживал его. Пришло время дать ему свободу.

Человек-лев, стоявший за спиной Гензеля и Гретель, наверняка считал, что успеет первым. Что его лапа, вооруженная острейшими когтями, вскроет черепа наглецов, пока те таращатся на громыхающего мехоса. В конце концов, он тоже был хищником — опытным, бесшумным и очень ловким. Он знал: самая легкая добыча — та, что смотрит в другую сторону.

Возможно, он просто никогда не сталкивался с акулами. И не знал, что их холодные, как вечная ночь, и столь же равнодушные глаза могут смотреть в любую сторону.

Ствол мушкета крутанулся в руке Гензеля и вдруг уставился в живот мулу. На таком расстоянии не было нужды целиться, даже если стреляешь себе за спину. И Гензель не целился. Он знал, что попадет, еще до того, как курок колесцового замка, звонко клацнув, сработал. Механизм не подвел. Негромкий хлопок сгорающего на полке пороха — и сразу же мгновенно оглушающий грохот мушкета.

Живот человека-льва лопнул, как обивка старого дивана, только в глубине обнажились не ржавые пружины, а влажные комья внутренностей, часть из которых вперемешку с клочьями плоти и шерсти усеяла брусчатку. Возможно, среди них были и модифицированные надпочечники. Если так, человек-лев должен был окончательно утратить смелость. И он ее утратил.

Отшатнувшись к стене дома, мул взвыл, как-то фальшиво и удивительно тонко, и нелепым движением попытался прижать лапы к ране — словно затыкал дырявую трубу, из которой хлещет вода. Но воды уже было слишком много, и цвет у нее был грязно-алым, как дрянной яблочный сидр на здешнем рынке. Человек-лев завыл. Его огромные когти были созданы для того, чтобы впиваться в противника и разрывать его на части, но с удержанием собственных внутренностей справлялись куда хуже…

Гензель сразу же забыл про него, развернувшись к мехосу и его спутнику. У некоторых существ, наделенных в полной мере инстинктом самосохранения, зрелище умирающего товарища может вызвать потерю уверенности. Но эти двое лишь замешкались на пару секунд. Значит, не передумают.

Они бросились на него одновременно, в полном молчании.

Драка в подворотне не любит лишних звуков — угроз, проклятий, выкриков. Настоящие хищники могут скалиться и рычать, когда демонстрируют силу или вызывают противника на бой, но молчат, когда дело доходит до драки. И эти двое вовсе не были новичками, Гензель ощутил это сразу же.

Стальная туша мехоса казалась неуклюжей, лишь пока пребывала в неподвижности. В бою ее хорошо смазанные члены работали почти беззвучно, двигаясь с равномерной машинной грацией. Сошедший с ума многотонный станок летел на Гензеля, занося для удара сверкающую, как хирургический инструмент, руку. Любое существо, не успевшее убраться с ее дороги, превратилось бы в кровавую кашу на мостовой.

Главное было — отвлечь их внимание от Гретель. Кажется, ему вполне это удалось — едва прогремел выстрел, как оба противника забыли про беловолосую ведьму, решив в первую очередь уничтожить ее зубастого защитника. Естественный инстинкт. Его собственные акульи инстинкты диктовали ему совсем иное. Ничего удивительного. Если верить Гретель, инстинкты эти были сформированы в ту доисторическую эпоху, когда священный человеческий геном еще не появился на свет. Увернуться от удара просто лишь в том бою, в котором сам выступаешь зрителем. Хорошо поставленный и грамотный удар точен и быстр настолько, что избежать его дьявольски сложно. А удар мехоса был и поставленным, и грамотным. Стонущая от натуги гидравлика придала его огромным рукам силу, достаточную, чтобы проломить стену дома.

От первого Гензель увернулся лишь чудом, ощутив, как прогудел возле лица многокилограммовый стальной кулак размером с его собственную голову. На миг он ощутил запах смазки, но почти тотчас аромат разлитой по переулку крови затопил его без остатка, смывая все прочие запахи.

Запах крови. Вкус крови. Теплая красная жижа, растворенная вокруг…

Стремительный и грациозный танец хищного стремительного тела в сладком алом облаке.

Акула довольно осклабилась. Она понимала в этом толк. И любила, когда жертва беспомощно трепыхается, совершая множество напрасных движений. Иногда жертва сама не понимает, когда борьба превращается в агонию…

Второй удар прокатился бесконечно высоко над Гензелем. Третий ушел далеко вправо. Четвертый не достал до него полметра. Сочленения мехоса лязгали, когда он пытался двигаться быстрее Гензеля, лязг этот был грозным и яростным, как шум танковых гусениц, давящих бруствер траншеи. Но сам по себе этот лязг не был опасен. Гензель двигался быстро и стремительно, как двигается рожденный в воде хищник, беззвучно скользил, не позволяя себе ни секунды оставаться в одном положении.

Иногда акулы не сразу убивают свою добычу. Даже опьяненные кровью, они ценят азарт настоящей схватки…

Промахнувшись несколько раз, лишенный сердца мехос взревел и принялся колотить обеими руками сразу. Размеренные удары сменились настоящим градом. От стены отлетали куски камня, звенели каскады выбитого стекла, брусчатка волнами прыскала в стороны. Водопроводные трубы, которые задевал мехос, раскалывались подобно стеблям тростника. Ржавые оконные решетки превращались в искореженное переплетение прутьев. Не прошло и десяти секунд, как переулок уже выглядел так, словно его засыпала снарядами тяжелая осадная артиллерия.

Иногда трепыхающаяся жертва делает слишком много лишних движений.

Раздутый толстяк оказался не так уж и глуп, как сперва казался. По крайней мере, ему хватило ума обойти Гензеля сзади и попытаться сграбастать его своими огромными мясистыми руками. Даже в бою лицо его выглядело бессмысленным и пустым — не человек, а биологический механизм, подчиненный единственному приказу. Гензель позволил ему приблизиться — чем дальше от Гретель, тем лучше — и даже схватить себя за плечо.

Хватка была сильнейшей: точно капкан впился. Еще мгновение — и пригвозженного к земле Гензеля настигнет стальной кулак его механического компаньона, расплескав по всему переулку содержимое черепа. Мехос уже занес свою руку-наковальню, готовый обрушить ее. В этот раз он уже не должен был промахнуться.

Расплывшееся чудовище, схватившее Гензеля, довольно заурчало, но насладиться успехом не успело: увидело перед лицом его улыбку, ощетинившуюся десятками акульих зубов.

Гензель извернулся и впился в сдавившую его плечо руку. В рот хлынуло горячее и сладкое, под зубами захрустели, лопаясь подобно старым трухлявым веткам, кости. Упоительное, неповторимое ощущение…

Мозг толстяка был действительно неразвит. Даже боли потребовалась секунда или две, чтобы отыскать верный путь к уцелевшим нервным центрам. Страшилище удивленно уставилось на обрубок своей руки, больше похожий на мясную кость, побывавшую в зубах у своры уличных псов. Осколки костей перемешались с разодранным мясом, на брусчатке стремительно расширялась темная лужа удивительно округлой формы. То, что когда-то было его кистью, шлепнулось беззвучно в пыль. Толстяк зачарованно уставился на руку, на миг показалось, что его пустое лицо озарится какой-то пробившейся на поверхность мыслью, что какой-то импульс, молнией резанувший мозг, сможет поколебать этот застоявшийся пруд. Но лицо расплывшегося мула практически не изменилось, лишь округлились в немом удивлении глаза. Должно быть, впервые в его жизни произошло что-то такое, чего он не понимал.