Книга Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Я смутно припомнил, что этому ужасу мы были обязаны тем, что Клодия кормила наглую птицу кровавыми деликатесами со своего стола. Я сам видел, как воробей пожирал сливки и глотал неразбавленное вино, запивая им кусочки жареной свинины.

Целий едва слышно застонал. В конце концов, он ведь тоже был поэтом. И вдруг его рука метнулась сквозь листву, схватила воробья и свернула ему шею. Тельце птицы обмякло у него на ладони, головка свесилась на сторону, левый глаз оставался открытым, а правый закрылся. Мертвый воробей выглядел плутовато, словно готовясь подразнить хозяйку своей последней выходкой.

Мы с Целием уставились друг на друга, и лица наши были обрамлены венками из листьев.

Наконец я кивнул ему, словно говоря: «Отличная работа!»

– Что мне делать? – прошептал он.

Я коротко ответил:

– Лучше покончить с этим делом побыстрее. Было бы жестоко оставить ее терзаться неизвестностью. Но ты не волнуйся. Я тебя не выдам.

Вместе, старательно изображая на лицах неподдельную скорбь, мы отправились предъявить мертвого воробья его хозяйке, которая сидела в нескольких ярдах от нас на камне, обмахиваясь веером. Когда мы подошли ближе, солнце вдруг нырнуло в море, словно кто-то обломал стебель, на котором оно держалось. Слуга Клодии зажег лампу, отчего его госпожу тут же окутал рой копошащихся серых мошек.

Завидев нас, она моментально порозовела и задышала чаще, точно возбудившись при виде того, что мы вместе. На птицу она почти не смотрела.

– Отнесите ее в мою комнату, – сказала она, и Целий слепо двинулся прочь, словно пребывая в трансе, а у меня желчь подкатила к горлу. Боги свидетели, как же мне хотелось выдать его в ту минуту! Я представил себе, как она оплакивает птицу и как он утешает ее.

– Нет, вы оба, – сказала она.

Глава первая

…Ужель ради этого… разрушил ты мир?

К несчастью для Венделина фон Шпейера, через Альпы перебрался еще один искатель приключений со шрифтами в кармане – француз по имени Николя Жансон.

– Мы работаем, не поднимая головы, и не лезем на рожон, – заявил Венделин, когда Фелис поинтересовался его мнением о вновь прибывшем. – Мы делаем хорошую работу. Остальные типографы не смеют тронуть нас. Мы – немцы! Отцы печатного дела!

Но потом этот самый Жансон напечатал свою первую книгу, труд Цицерона «Письма к Марку Бруту», и Венеция сошла с ума, но не от знакомых слов, а от вида необыкновенных букв, из которых они складывались.

* * *

В сентябре 1471 года Венделин писал падре Пио:

…мой дорогой падре Пио!

Дела наши идут не то чтобы очень хорошо. Сюда прибыл окаянный француз. Его типографский шрифт я видел собственными глазами, и на них выступили слезы. Говорят, этот человек овладел своим ремеслом еще в те времена, когда чеканил монеты; что король отправил его шпионить за признанными мастерами в Майнц, где он и свел дружбу с самим Гутенбергом! Слухи упорно твердят, что именно от него он и научился искусству печати. В своих кошмарах я вижу его объектом всеобщего поклонения.

Он не берет заложников… Этот человек обосновался в оскорбительной близости от нас, в Сан-Сальвадоре, еще до того, как я похоронил своего дорогого брата, решив, что наша многострадальная монополия аннулирована в связи со смертью Иоганна, и я боюсь, что беспринципный Collegio намерен поддержать его в этом грабительском намерении.

Подобное поведение очень характерно для Венеции. Никто не собирается признавать за нами, немцами, авторство изобретения печатного дела: они видят, как что-то было сделано хорошо, и теперь носятся с этим, как мальчишка – с куклой своей сестры. Мы, «фон Шпейеры», как они упорно величают нас (несмотря на то, что мы приняли венецианское имя «да Спира», и это тоже характерная издевка, разумеется), – преподнесли этому городу в дар свое новшество и обучали его молодых жителей новым и полезным ремеслам. Мы делали это от чистого сердца, полагая себя нужными ему и пребывающими под его защитой. Но Венеция похожа на раскормленного и избалованного ребенка, привыкшего к тому, что его ублажают и нянчат все подряд, на маленькую принцессу, требующую постоянного обожания и подношения даров. Итак, в самую последнюю минуту, без всякого предупреждения, венецианцы распахнули для всех ворота на поле, которое возделывали и подготовили мы.

И вот, вместо организованной гильдии, как у нас в Германии, где каждый знает свое место, здесь происходит самый настоящий базар, другими словами – обычная и катастрофическая итальянская анархия.

Так что теперь у нас есть этот француз Жансон, со своими буквами и подлыми хитростями, обхаживающий венецианцев, которые готовы превозносить все мало-мальски необычное и красивое.

Как мне описать Вам свои чувства? Наверное, это как смотреть на тысячу золотых монет, которые достались тяжким трудом и теперь тонут в венецианской грязи. Я знаю, Вы хотели поддержать меня и помочь, когда напомнили о том, что великий Гутенберг истратил столько денег, что на них можно было купить сорок домов, прежде чем напечатал одну-единственную книгу. Что он умертвил 375 телят, чтобы сделать обложку для своей первой Библии, – пожалуй, в тот год телячьи отбивные стоили в Майнце очень дешево! Но, падре, я – простой человек и семьянин, самый обычный предприниматель, а не бог, подобный Гутенбергу. Я – не мечтатель и не провидец. Я не могу стоять в стороне и смотреть, как иссякает и без того жалкий денежный ручеек. Один из каждых десяти печатных цехов уже разорился. Процветает только Жансон. До меня дошли слухи, что римские типографы Свайнхейм и Пуннартц находятся на грани банкротства. И действия венецианского Collegio могут запросто сделать то же самое со мной.

Вдобавок, чтобы унизить меня еще сильнее, в одной из своих первых книг – «О приличиях, кои следует соблюдать девицам» – Жансон сделал то, что, по его утверждению, было простой опечаткой, но, по моему глубокому убеждению, является бесчестной заявкой на бессмертие. Он датировал свою книгу «M. CCCC LXI», то есть десятью годами ранее даты ее действительного выхода в свет. Таким образом, он пытается украсть у моего бедного брата Иоганна титул первопечатника Венеции. Жансон даже готов ненадолго покрыть себя позором за ошибку в своем первом издании, только бы заручиться признанием вечности. Он мыслит отстраненно и холодно, подобно какому-нибудь механическому аппарату. И вот с таким человеком против моей на то воли мне отныне приходится соперничать.

Вы, без сомнения, спросите меня о том, какие еще книги он напечатал. В этом смысле его никак нельзя назвать провидцем. Жансон действует наверняка, перепечатывая издания, ранее уже опубликованные нами или другими печатниками Северной Италии. Так, например, в этом году он выпустил «Тускуланские беседы» Цицерона, «Естественную историю» Плиния и труды Авла Геллия[117]. Его первым по-настоящему важным изданием стали сочинения Макробия[118], а также трактат «О сельском хозяйстве», включая Катона, Варона, Колумеллу[119] и Палладия. Но сейчас он пытается заручиться расположением врачей и обхаживает их предложениями напечатать медицинские тексты; он уже успел выпустить Gloria Mulierum, свод религиозных трактатов для замужних женщин, дабы умиротворить церковников.