Книга Месть от кутюр - Розали Хэм

Тилли смотрела вниз на унылые здания и медленную желто-бурую реку. Крыша элеватора блестела на солнце; над сухой, грязной дорогой, ведущей к стадиону, клубилась пыль, жаркий ветер гнул деревья. Тилли вошла в дом, остановилась перед напольным зеркалом, изучая свое отражение. Лучи, падавшие из дверного проема, будто подсветка на сцене, создавали вокруг нее сияющий ореол, на одежде белели следы от портновского мелка, в столбе света кружились мелкие пылинки. Скудно обставленное жилище было завалено клочками и лоскутками, оставшимися от модных нарядов различных эпох, начиная с шестнадцатого века и до современности. Покосившаяся хижина на холме была снизу доверху набита мешками с обрезками материалов, отовсюду торчали языки лент, лохматились ворсинки, свисали нитки. Ткани выглядывали из темных углов, из-под стульев, волны шерсти смешивались с волнами шелков. Куски бархата, плюша, ламе, хлопок, расшитый пайетками, клетчатые, полосатые, узорчатые и однотонные ткани были свалены в кучу с простыми майками, школьной формой, боа из перьев и свадебным кружевом. Рулоны материи всех цветов стояли под окнами, занимали место вокруг кресла. Выкройки и эскизы – изящные фасоны для дам, считавших себя стройными, – висели на пыльных шторах, прикрепленные с помощью булавок и прищепок. Пол был замусорен журнальными картинками, обрывками грубой оберточной бумаги с карандашными набросками костюмов, измятыми, потрепанными выкройками. Сантиметровые ленты свисали с гвоздей, вбитых в стены, вились по плечам голых манекенов. Из консервных жестянок торчали ножницы, тут же стояли старые коробки и склянки, доверху полные пуговицами и кнопками – точь-в-точь банки с глазированным драже на детском празднике. Застежки-«молнии» свешивались из коричневого бумажного мешка, змеились по полу до самого очага. Швейная машинка, готовая к работе, застыла на столе, у зияющего дверного проема одиноко притулился оверлок. Ситцевые макеты роскошных костюмов эпохи барокко занимали целый угол.

Вдоль косяков и балок вились электрические провода, на потолочных перекрытиях шеренгами выстроились катушки и бобины. Холодная плита, которой давно никто не пользовался, была завалена грязными чашками, тарелками и мисками.

Тилли приблизила лицо к зеркалу и пристально всмотрелась. На нее смотрело худое, изможденное лицо с крестьянским загаром и покрасневшими глазами. Тилли взяла в руки канистру, что стояла у нее под ногами. «Пусть доживает день свой, – Ночь безрассветная близка[44], – процитировала она и начала поливать все вокруг керосином.

В тишине полицейского участка Банко продумывал свою главную сцену, пытаясь кончиком языка достать до носа. Он тоже стоял в ореоле солнечного света, лучи которого падали на большую декоративную розу, украшавшую щегольские лакированные туфли в барочном стиле. Банко стиснул эфес меча, как бы собираясь вытащить его из ножен, и продекламировал:

«Здесь холодно; пойдем набросим платье

На нашу бренность и сойдемся вновь.

Такой кровавый беспримерный случай

Мы постараемся разоблачить…»[45]

Взмокшие от пота, измученные актеры в роскошных нарядах вытолкали безжизненное транспортное средство на середину дороги, поправили свои высокие прически и пышные шляпы, подобрали юбки и опять принялись толкать автобус, теперь уже сзади. Мотор затарахтел, автобус вздрогнул и поехал, выпуская клубы черного маслянистого дыма.

Услышав рев двигателя, сержант Фаррат глубоко вздохнул и снял с вешалки фетровую шляпу, отделанную страусовыми перьями.

– Пора! – окликнул он инспектора.

Окружной инспектор вышел из тюремной камеры, одетый в замызганную дерюгу. В руке он держал большую деревянную ложку.

– Как думаешь, Гори, взять это с собой? Для большей выразительности?

– Как хотите, – пожал плечами сержант.

Автобус, пыхтя, затормозил перед полицейским участком, где стояли Банко и третья ведьма.

– С добрым утром! – зычным голосом поздоровался Банко. Отвесив затейливый поклон, он нахлобучил шляпу на кучерявый парик цвета пшеницы. Никто не улыбнулся.

– Карбюратор барахлит? – поинтересовался инспектор, усаживаясь рядом с другими ведьмами.

– Видать, в солярку навоз попал. Ладно, как-нибудь доедем, – хмуро сказал Бобби.

– Вы тогда поезжайте, а я – следом на полицейской машине, – решил Банко, – уж с ней-то все в порядке.

– Теперь я – леди Макбет, – сообщила Мона. – Гертруда… э-э-э…

– Ясно, – произнес Банко и, сняв шляпу, приложил ее к груди.

– Скверная новость, – проговорил Уильям, отвернувшись к окну.

Автобус, громыхая, отъехал от тротуара. Банко еще некоторое время махал ему шляпой. За спиной сержанта Фаррата из трубы домика на холме показался синий дымок.

Тилли отвязала корову и шлепнула ее по костлявому боку. Животное рысцой двинулось вниз по склону, звякая колокольчиком и тряся выменем. Тилли в последний раз прошла по опустевшему городу.

По пути она спускала с цепи собак, открывала курятники, выпустила всех питомцев Бобби Пикетта, освободила овец, привязанных к старым железнодорожным вагонам, и всех пони, отправив их пастись на равнину.

Захватив сценарий, сержант Фаррат еще раз насладился своим отражением в зеркале, а затем пошел к машине. Ключи, обычно лежавшие на полу салона под рулем, куда-то исчезли. Сержант похлопал себя по бокам и сообразил, что одет не в форму. Над ржавой гофрированной крышей дома на холме уже поднимались серо-синие клубы дыма, прорываясь сквозь лиловый ковер цветущих побегов глицинии, что оплетали хижину.

Тилли Даннедж сидела на вокзальной платформе, на сундуке с надписью «Зингер», и смотрела, как ветер гонит по золотистому небу темный дым. В дорогу она надела узкие драпированные брюки из глянцевого синего матлассе, завязанные на талии алым шелковым шнурком. Блузка была простой и изящной: Тилли смастерила ее из полутора ярдов белой шерстяной вуали, выписанной из Испании. Она бросила взгляд на часы – минута в минуту! – и подмигнула розовому какаду в клетке рядом с чемоданом. Позади нее плотная серая дымка накрыла Дангатар.

До сержанта Фаррата донесся отдаленный шум поезда. Паровоз прибыл на станцию, постоял, дал гудок, а затем уехал. Сержант помахал шляпой, разгоняя дым. Озабоченно нахмурил брови, принюхался, резко развернулся и посмотрел вверх. Его бледное лицо побагровело.

– Мои платья! – вскрикнул он. – О господи, Тилли…

Сержант отбросил шляпу и принялся хлопать себя по щекам. Пожарная бригада в полном составе направлялась в этот момент в Уинерп, на айстедвод.

Сержант Фаррат побежал. Впервые за сорок лет он мчался вверх по холму, к горящему дому Тилли. На бегу сержант громко кричал, и жар обжигал ему горло. Добравшись до вершины, красный и взмокший, он остановился, шатаясь и тяжело дыша. Пот, катившийся градом, и потекший грим застилали глаза, но сержант видел, что языки огня не только подбираются к его лакированным туфлям, но и ползут, выжигая кусты и траву, вниз по склону, в город. Пламя вырывалось из окон и дверей покосившейся хижины, тонкие струйки дыма пробивались через щели гофрированной металлической крыши. Выглядело это очень красиво, совсем как сочетание шифона и тюля – в таком костюме, наверное, могла бы танцевать Марго Фонтейн[46]… Сержант Фаррат рухнул на землю лицом вниз. Он упал там, где раньше буйно цвел мирт, между зарослями олеандра и грядкой ревеня. Может быть, в другой обуви он успел бы добежать до водопроводного крана, но и это ему бы не помогло, потому что Тилли перекрыла воду.