Книга Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Но никто из друзей Ауры никогда так о ней не отзывался: ее школьные товарищи, с которыми она оставалась близка до конца жизни, говорили, что Аура была развита не по годам, была нежной и преданной лучшей подругой. В Нью-Йорке, в Коламбии, а затем и на курсе писательского мастерства Ауру воспринимали как добродушную, скромную девушку, из которой сложно вытянуть лишнее слово. Она даже страдала из-за этого; в одном из дневников времен Коламбии она обозвала себя «застегнутой на все пуговицы застенчивой мышью». Почему она так изменилась? Возможно, она отождествляла свою более раннюю личность — всегда готовую защищаться, наносить предупреждающие удары своим колким языком, — с матерью, с тем, что унаследовала или чему научилась у нее. Аура не хотела быть похожей на мать так же, как я не хотел быть похожим на отца. Приехав в Нью-Йорк, она как будто избавилась от части своей старой личности, сняв ее, словно колючие доспехи, и оставив лежать в стороне. Мы с Аурой никогда подробно этого не обсуждали, хотя, наверное, должны были, ведь кто знает, как отразилось бы более быстрое и глубокое познание себя — ведь физическая сущность наших судеб, заключенная внутри нас, реагирует на малейшие изменения и сдвиги — на том выборе, который сделала Аура; могла бы возникнуть цепочка иных решений, которые в тот злополучный июльский день привели бы ее не на пляж Масунте, а, например, в писательский летний лагерь, где можно было поработать над романом, или она могла решить, что мы хотим родить ребенка пораньше и уже была бы на позднем сроке беременности, или мы вообще остались бы дома, или она бы давно бросила меня; но даже если в тот день мы все-таки оказались бы на пляже, она могла войти в воду на час позже, поскольку именно над этим она работала бы в свое последнее утро, засидевшись за письменным столом в нашем бунгало; или глубокие размышления: я действительно это сделала, я действительно сняла и оставила колючие материнские доспехи? — могли настолько замедлить ее шаг от шезлонга до кромки воды, что она пропустила бы ту злополучную волну; или, увлеченная своими мыслями, она просто поднырнула бы под нее, вместо того чтобы в последнем порыве, в погоне за наслаждением оседлать ее так, как перед этим сделал я.

Лишь одно оставалось неизменным на протяжении четырех с лишним лет, что мы были вместе: стоило Ауре превысить свою стандартную дозу в две-три рюмки, как она начинала декламировать стихи. Конечно, зачастую она выпивала намного больше двух или трех рюмок, как со мной, так и с подругами, особенно с Лолой. Она славилась тем, что звонила друзьям на следующий день и хриплым от похмелья и раскаяния голосом извинялась, а те говорили, что извиняться ей не за что: они тоже набрались и прекрасно провели время. С другой стороны, если она пила со мной, то вечер почти всегда кончался одинаково: свернувшись в клубок на полу, она рыдала по отцу. У меня не было папы, блеяла она тоненьким голоском маленькой девочки, который прорезался у нее именно в такие моменты. Папочка бросил нас! Ему было наплевать на меня! И она плакала, пока я делал все, чтобы ее успокоить. Безусловно, временами меня это раздражало: она что, собирается так рыдать об отце до конца своих дней? Но с благоговейным ужасом и сожалением я думал о той ране, которую нанес ее душе поступок отца.

Мой-то отец, державший в ежовых рукавицах всю семью, никому из нас не сделал добра. Мои сестры регулярно убеждали маму развестись с ним, особенно после очередного пьяного буйства и издевательств. Сестер, в отличие от меня, он не бил, он измывался над ними на словах; у них же не хватало сил и решимости уехать как можно дальше от дома, поскольку они были слишком привязаны к матери и всегда хотели быть рядом с ней; он же унижал их безжалостно и беспрерывно. Не знаю, какая из сестер — трижды бывшая замужем, богатая, владеющая недвижимостью, или бедная, одинокая, работающая администратором в отеле «Холидей Инн», — теперь проклинает память об отце ожесточеннее другой; какая из них более закрытая и эмоционально надломленная, какая в большей степени страдает паранойей. К тому времени, когда тебе стукнуло тринадцать, говорила мне мама, мы практически тебя не видели, ты все время гулял с друзьями, а после окончания школы уехал навсегда. Это правда, мамочка, и это спасло меня. Если бы родители Ауры остались вместе, если бы она выросла в полноценной семье, любимой дочкой своего отца — известного политика и адвоката, обожаемой принцессой Клубничных плантаций, где и кем была бы Аура теперь?

Два последних года, что мы были вместе, Аура не плакала из-за отца. Не потому ли, что нашла во мне надежную замену? Примитивные психологические измышления. Я представляю, как Аура вдоволь посмеялась бы над ними. Она была убеждена, что из нас двоих она более зрелый человек, чем я. Но это не значит, что в моем предположении нет доли правды. Я был для Ауры больше, чем просто муж. Я играл много разных ролей, так же как и она для меня.

Я увидел, как в холл похоронного бюро «Гайосо», расположенного перед входом в часовню, где в белом лакированном гробу лежала Аура, вошел незнакомый мне мужчина в мятом сером костюме. Мое внимание привлекло не столько безутешное выражение его лица, сколько манера двигаться, неестественное положение рук при ходьбе. Он выглядел как человек, который, едва выйдя из комнаты, вернулся назад, в последней отчаянной попытке объясниться. Или как человек, часами искавший хоть кого-нибудь, чтобы обнять, и теперь его руки плетьми повисли от усталости. У него был длинный, покатый нос, копна полуседых каштановых волос спадала на лоб. Я пришел к заключению, что он искал Хуаниту. Это был отец Ауры, Эктор; я понял это еще до того, как кто-то из ее тетушек подтвердил мою догадку. Я стоял неподалеку, пока они долго обнимались с Хуанитой. Я подошел к нему. Я Франсиско, муж Ауры, представился я. А, так вы муж Ауры, вяло повторил он. Несмотря на то что он видел Ауру всего два раза за прошедшие двадцать шесть лет, он выглядел столь же глубоко потрясенным ее смертью, как и все вокруг, и казалось, что он тоже не знает, как ему жить дальше. У меня появилось странное желание защитить его, но от чего я мог его защитить? Нам практически нечего было сказать друг другу, по крайней мере здесь и сейчас. Но я сел с ним рядом на диванчик в углу, мы почти не говорили, и я почувствовал облегчение, когда Вики подошла побеседовать с ним. Я узнал, что у Эктора и его второй жены была только одна дочь; Аура, хоть и не была до конца уверена, говорила мне, что у нее две сводные сестры, с которыми она никогда не встречалась. Через шесть недель, когда я наконец-то собрался впервые вернуться в нашу бруклинскую квартиру без Ауры, я услышал ее голос, он звучал в моей голове очень настойчиво: Франсиско, прежде чем ты уедешь из Мексики, ты должен повидаться с моим отцом и выяснить, что произошло между ним и моей матерью. А еще узнай, почему его брюки были в грязи! — я отчетливо слышал, как Аура попросила меня это сделать, будто это был ее последний шанс разгадать загадку и закончить рассказ о том дне, когда она приехала в ресторан в Гуанахуато на первую и единственную за семнадцать лет встречу с отцом.

На похоронах Эктор дал мне свой телефон и пригласил в гости. Я позвонил и через пару дней сел в автобус, шедший в ту часть Мексики, что зовется Эль-Бахио, где родилась Аура и где состоялась наша свадьба, в Сан-Хосе-Такуая. Мы с Аурой ездили в Сан-Хосе-Такуая всего один раз, в выходные перед свадьбой мы отвезли монахиням женского католического монастыря корзину яиц, дабы те в благодарность помолились, чтобы в день бракосочетания не было дождя. Мы также последовали еще одной местной традиции и вечером накануне венчания воткнули в землю ножи. Несмотря ни на что, дождь во время свадьбы все равно пошел, правда кратковременный и несильный. В тот день в Сан-Хосе-Такуая Аура вознамерилась найти дом с садом, в котором провела первые четыре года жизни, однако она не помнила, ни как он выглядит, ни в каком районе находится. Из Мехико до Сан-Хосе-Такуая автобус шел пять часов. Я выехал на рассвете. С экрана без перерыва орали фильмы, спать было невозможно. В конце концов я посмотрел второй фильм почти целиком, он был о простом парне, «синем воротничке» из Филадельфии, который пробуется в «Филадельфия Иглз» и в итоге попадает в команду. Фильм был переведен на мексиканский испанский, футболисты, черные и белые, огрызались друг на друга — «твою мать», «мудак», — а в раздевалке скандировали «Да здравствуют „Орлы“». Это напомнило мне, как Аура училась делать отход квотербека. Почти всю свою жизнь я, как любой американский мальчишка, без устали репетировал трехшаговый отход квотербека для последующего паса. Я привык расхаживать, просматривая новости по телевизору или просто о чем-то размышляя, снова и снова тренировал отход. Однажды Аура попросила меня показать ей, как это делается, словно это было интересное танцевальное движение, которое стоит освоить. Ничего сложного, сказал ей я, просто три шага назад. Держишь мяч у подбородка, вот так, делаешь шаг назад с той же ноги, с какой стороны у тебя в руке мяч, — я объяснял и показывал, — еще два шага и бросок. Но Аура сделала первый шаг не с той ноги. Ее развернуло, она переваливалась с боку на бок, будто пытаясь сохранить равновесие, как неуклюжий, пятящийся пингвин, воображаемый футбольный мяч зажат под подбородком, нижняя губа прикушена, а глаза широко распахнуты. Уморительное зрелище, покруче клоунады Джульетты Мазины в фильме «Дорога». Конечно, она в конце концов сообразила, как выполнять этот трюк, но все равно продолжала делать его наоборот. Иногда, если ей казалось, что я расстроен и опечален, она говорила: смотри, mi amor, — и проделывала свой идиотский отход квотербека только, чтобы меня развеселить.