Книга Мнемозина, или Алиби троеженца - Игорь Соколов

– Ну, спасибочки, вам, самое-самое! – от переизбытка чувств он даже прослезился, а еще у него было такое наивное, и такое детское лицо, что его тут же хотелось защекотать, чтобы дольше слышать его заливистый смех.

Дождавшись отъезда Олега Сергеевича, мы тут же поймали такси, и поехали на мою старую квартиру, где я жил до брака с Мнемозиной.

Нонна Львовна всю дорогу обиженно молчала.

Как я заметил, старые люди часто обижаются как дети.

Я и сам за собою замечал такое свойство, но упрямо с ним боролся как с признаком своей приближающейся старости.

Ведь обижаться можно всегда и на всех, и по любому поводу, было бы только желание!

– Нонна Львовна, вы обижаетесь?! – спросил я.

– Нисколько! – поджала губы Нонна Львовна.

– Это ваша теща?! – шепотом спросил меня молодой таксист.

Я молча кивнул головой, встретив его сочувственный взгляд. Мнемозина с Верой тихо смеялись, играя с малышкой.

Глава 24. Все во власти вечного огня

Вернувшись в свою квартиру как будто из необычайного отпуска, я вдруг почувствовал, что еще совсем недавно был другим человеком.

Кажется, и мои женщины это тоже почувствовали, ибо это жилище еще хранило в себе следы моего прошлого одиночества, моего, пусть и небольшого, но алкоголизма, и моих случайных бессмысленных связей.

Висевшая в спальне над постелью гравюра старинного японского художника, изображавшая совокупление женщины с быком, вообще демонстрировала собой черт знает что, то ли сексуальную агрессию, то ли ненормальный интерес к зоофилии.

В туалете над унитазом висела увеличенная фотография обнаженной Мадонны, на котором красовалась надпись, выполненная рукой Борьки Финкельсона: «Отсосешь мой клитр – налью пива литр! А не отсосешь – скоро трезвеньким помрешь!»

– Боже мой! У меня такое ощущение, что я побывала в борделе! – громко охарактеризовала свое состояние Нонна Львовна, вышедшая из туалета.

– Эх, Нонна Львовна, – вздохнул я, глядя на шепчущихся между собой Веру с Мнемозиной, – этот дом хранит и следы моего детства, и моей юности, и более грешного зрелого возраста!

– Однако, Мадонна довольно-таки современная девица, – засмеялась Мнемозина, которая уже бывала здесь и все это видела.

– Надо как-то отметить наше существование! – смущенно предложил я, и все согласились, поэтому я побежал в магазин, а женщины остались наводить порядок в квартире.

В супермаркете, загрузив тележку несколькими бутылками сухого «Бургундского», бутылкой «Пшеничной» и всякой закуской, я нос к носу столкнулся с Филиппом Филипповичем, который катил впереди себя тележку с приблизительно таким же содержанием.

– Это вы?! – широко раскрыл свой рот Филипп Филиппович.

– То, что я жив, Филипп Филиппович, еще не доказывает, что я жил! – улыбнулся я.

– Вы еще шутите?! – широко раскрыл свой рот Филипп Филиппович.

На нем была та же самая енотовая шуба, в которой он был у нас в деревне.

– Откуда-то паленым пахнет, – принюхался я, приблизив свой нос к его шубе.

– Идиот! – шепнул Филипп Филиппович, отскакивая от меня назад, и с беспокойством поглядывая на выход.

Я тоже посмотрел туда и увидел его двух торопливо идущих к нам подручных в тех же самых черных плащах. Я хотел, было убежать, на затем подумал, что в супермаркете, где много людей, вряд ли они смогут что-то сделать.

– Ну, что ж, мой друг, может, выйдем и поговорим?! – самодовольно ухмыльнулся Филипп Филиппович.

– Да уж как-нибудь в другой раз!

– А другого раза может и не быть! – еще нахальнее улыбнулся Филипп Филиппович.

И тут меня вдруг охватила такая злость, что я, не помня себя от ярости, схватил литровую бутылку «Пшеничной» и разбил ее об голову Филиппа Филипповича.

Мой удар смягчила меховая шапка, но Филипп Филиппович все равно рухнул как подкошенный на кафельный пол.

Его подручные кинулись наносить мне удары, но я схватил из своей тележки бутылку «Бургундского» и ловко уложил их двумя молниеносными ударами, и быстрым шагом вышел из супермаркета.

Люди испуганно сторонились меня, а продавщица за кассой куда-то уже звонила по телефону. Молодой охранник супермаркета попытался было меня остановить, но я ему сунул в руку несколько сотен евро и был таков.

Присев на лавочку возле набережной Москвы-реки я закурил. Все мое тело била нервная лихорадка.

Еще я почувствовал, что у меня под золотой коронкой шатается передний зуб и кровоточит десна.

Я поглядел на проезжающие машины и с грустью подумал, что это мимо меня проезжает – убывает моя собственная жизнь.

Вот я живу, страдаю из-за чего-то, мучаюсь, но что бы я, не сделал, о чем бы я, не подумал, все уйдет, растает без следа!

И очень странно, что люди боятся это чувствовать, как будто созданный их мыслями рай, этот крошечный перпетум-мобиле – достичь успеха, и любой ценой, и есть то, ради чего они жили! А с другой стороны, человек остро почувствовавший свою смертность, готов пойти на любой отчаянный поступок, чтобы противопоставить себя всей Вселенной.

Помню как-то раз со мной пошла в гостиницу и совокупилась одна замужняя и безусловно порядочная женщина. И был я тогда еще студентом, и было для меня это просто любовным приключением, хотя наше соитие действительно было особенным и страстным.

Потом она плакала, точь-в-точь, как Капа, сожалея о случившемся. Я не раз замечал, что жизнь повторяется, подбрасывая одни и те же сюжеты, но с разными лицами, а поэтому и непохожими последствиями.

Так вот, когда она перестала плакать, а я потом опять овладел ей, и, воспользовавшись тем, что она совсем недавно вышла замуж, оплодотворил ее, то есть не стал предохраняться, и когда она еще больше заревела (потом та же самая история с Капой), и спросила, почему я это сделал, я ответил ей тогда по юношески самовлюбленно и гордо: «Чтобы противопоставить себя всей Вселенной!»

Тогда под Вселенной мной понимались все нравственные законы и установки человечества, требующие от всех какого-то порядка, но именно повсюду и повсеместно его отсутствие лишний раз подтверждало мою мысль о таинственной страсти человечества к саморазрушению.

Тогда еще не было таких терактов, и такой глобальной коррупции и мафии, и все равно я ощущал, что все идет к хаосу, а поэтому заполняя своими сперматозоидами яичники этой порядочной замужней женщины, я, в какой-то мере, стремился обессмертить свой жестокий образ, а я тогда по молодости был очень жесток и циничен, может поэтому и стал патологоанатомом.

Мне нравилось вскрывать человеческие тела как некие подобия (их) личностей, как будто срывая с них какую-то тайную завесу, хотя на самом деле это была всего лишь мысленная игра, за которой было легче скрыть страх своей собственной Смерти.