Книга В тени Восходящего солнца - Александр Куланов

Помните описание внешности Романа Николаевича Кима, данное Э.В. Молодяковой и С.Б. Маркарьян? Настоящим франтом запомнили они этого человека, и, вероятно, таким же видел его и Юлиан Семенов. А теперь посмотрим, как выглядит связной Максима Исаева Марейкис-Чен в романе «Пароль не нужен»:

«Из-за пакгауза выскочил Чен — как обычно франтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто — короткое, как сейчас вошло шло в моду в Америке, островерхая японская шапка оторочена блестящим мехом нерпы, лицо лоснится: видно, с утра получил в парикмахерской массаж с кремом-вытяжкой из железы кабарги — кожа делается пахучей, эластичной, и морщины исчезают. А откуда у Чена морщинам взяться, когда ему двадцать четыре года. Хотя морщинки у него под тазами есть: как-никак четыре года он работает в белом тылу, когда ночью каждый шорох кажется грохотом, а днем в любом, идущем сзади, видишь филера. Чен подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым жестом сунул в руку зелененькую банкноту, унтер отвернулся, и Чен провел Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат».

Конечно, можно счесть это мелочью, совпадением, литературным домыслом, но именно из таких мелочей, тонких нитей и запоминающихся нюансов и ткут писатели кружево своих произведений. А писателю-детективщику особенно важно не просто получать информацию из источника, заслуживающего доверие, но и видеть этот источник, а потом иметь возможность представить его нам — пусть и в несколько измененном виде. Сюжеты порой меняются до неузнаваемости, а в образах литературных героев нелегко бывает разглядеть лики реальных прототипов, которых обычно в одном персонаже собирается несколько. Нелегко, но возможно.

Кстати, история же с Марейкисом-Ченом вообще никак не объясняется с точки зрения здравого смысла. Чекист, говорящий по-японски, выглядящий как кореец, но носящий совершенно не корейскую фамилию Марейкис, выглядит несколько фантасмагорично. Представить себе такого героя в реальности почти невозможно. Это только ниндзя могли так менять внешность, чтобы их не могли узнать ни друзья, ни знакомые, и полностью вживаться в окружающую их обстановку, органично растворяясь в ней. Но... почему бы нет?

Ниндзюцу

Вся крайне запутанная судьба Романа Кима с его многочисленными биографиями, внутри каждой из которых, как мы выяснили, мирно сосуществовали непримиримые узлы противоречий, неизбежно наводит на мысль о том, что этот человек был значительно умнее, хитрее и более приспособлен к жизни, чем это казалось всем, кто имел возможность наблюдать за его судьбой со стороны. Притворяясь то одним, то другим лицом, свой истинный лик Ким всегда как будто прикрывал черной, непроницаемой маской, из-под которой нестерпимо ярким блеском горели его черные глаза. Несмотря на то что мы получили массу информации о нем, нам так и не удалось выяснить, кем был Роман Ким на самом деле. Несмотря на множество ответов на постоянно возникающие вопросы, которые мы получили в ходе нашего расследования, самое главное осталось неизвестным. Почему юный Ким Пен Хак стал Сугиурой Киндзи? Для чего он уехал в Японию? И самое главное, почему он вернулся, снова обратившись Романом Николаевичем Кимом? Версий, гипотез, догадок здесь может быть множество, но правду мы, похоже, не узнаем никогда. Трудно отделаться от мысли, что он был настоящим ниндзя, но только не в традиционном нашем представлении—в черном облегающем костюме и со средневековыми орудиями убийства в руках, а в понимании ниндзюцу как высшей формы организации перевоплощения и шпионажа. В том понимании, в каком он сам употреблял это слово, используя перевод из словаря Куцумата: «Ниндзюцу—искусство быть невидимым», то есть неотличимым от среды. И Роман Ким всегда выглядел как один из тех, среди кого жил — будь он японским школьником в элитарном колледже, корейцем-чекистом на советском Дальнем Востоке, внедренным в ОГПУ японцем среди японской агентуры в Москве или опытным японоведом для коллег из Института востоковедения. Он настолько сумел убедить в своей исключительности не склонных к иллюзиям и фантазиям костоломов из НКВД, что его версии, переданной ими Сталину, поверил и усатый вождь. А ведь Роман Николаевич Ким действительно много знал о ниндзюцу. И не только знал, но и пытался об этом рассказать современникам.

Его странная, как обычно, очень политизированная повесть «Школа призраков» (еще одно из определений ниндзя) начинается вынесенным в эпиграф переводом слова «ниндзюцу» из только что процитированного словаря Кацумата. Многие фразы из повести, в том числе цитируемые отрывки из произведений других авторов, с высот сегодняшнего дня тоже выглядят как завуалированные попытки рассказать о себе («...великолепно знает японский, учился в Токио, в университете Кэйо, обладает незаурядными лингвистическими способностями, светлая голова...») и о том, почему и как он пишет («пусть твои писания напоминают беллетристические фрагменты, чем деловые доклады»). Многие — как описание реально существующих приемов физиогномики и кудетологии— науки о заговорах (не там ли кроются ответы на главные вопросы биографии Кима?). Но и конечно, ниндзюцу в привычном нам понимании—маскировка, наблюдение, шпионаж и диверсии. Уж не окончил ли он в Японии не только колледж Кэйо, но и какое-то другое—неведомое нам—учебное заведение, где учился вскрывать сейфы и бегать по потолку? Дадим слово специалистам.

Автор книги «Путь невидимых. Подлинная история ниндзюцу» А.М. Горбылев считает; что «Ким почти во всех своих произведениях так или иначе касается ниндзюцу, иногда даже очень искусственно его притягивает. Мне кажется, его очень привлекала эта тема, и он очень много размышлял над тем, могло ли ниндзюцу кануть в Лету бесследно и каким должно могло бы быть современное ниндзюцу. При чтении “Школы призраков” у меня создается стойкое ощущение, что он очень хотел представить свое видение модернизированного ниндзюцу и придумал эту странную повесть, в которой сюжетная линия — это всего лишь рамка, в которую втиснут конспект школы современного ниндзюцу—Ким-рю (“школа Кима”. —А.К.). Кстати, характеристика ниндзюцу, данная Кимом в “Ногах к змее”—самая ранняя известная мне сравнительно развернутая характеристика ниндзюцу в литературе на европейских языках. Она написана человеком, который держал в поле зрения всю доступную ему литературу по ниндзюцу—от энциклопедических словарей и японских “повестей” кодан до специальных работ по японскому шпионажу на европейских языках (на французском и польском). Например, в “Школе призраков” Ким упоминает реальные довоенные публикации по ниндзюцу Фуцзиты Сэйко и Ито Гингэцу.

И не удивлюсь, если выяснится, что все работы, которые он упоминает в повести, например, по кудетологии (кудетология переводится с французского как “наука об ударе”. Это наука о планировании, организации и проведению операции, имеющий целью полный или частичный политический переворот в другой стране или даже группе стран. Курсы по этой науке читаются в разведшколах различных государств), реально существуют. Ну и, конечно, нужно понимать, что с ниндзюцу он был знаком, конечно, только по литературе».

Российский исследователь будо Федор Кубасов, изучавший историю ниндзюцу в университете Миэ, вторит коллеге: «Насчёт Ким-ниндзюцу (определение, аналогичное Ким-рю. —А.К.) сложно сказать что-либо определённое. Во всяком случае, связывать эту тему с его службой в разведке у меня оснований точно нет. Любопытно, что оба они с Пильняком считают ниндзюцу частью не только прошлого, но и настоящего современной им Японии. Так Пильняк пишет именно “есть целая наука...”, а не “была”. Из выписок, приводимых Кимом (имеются в виду “Ноги к змее”. — А.К), советский читатель тоже, вероятно, должен был бы сделать вывод, что в Японии 20-х годов ниндзюцу как таковое ещё практиковалось. Любопытно, что книги о благородных разбойниках Нэдзуми-кодзо и Дзирайя, на которые ссылается Ким, — это тот пласт японской литературы, который у нас в переводах по сей день никак не представлен. Да и на Западе, насколько я знаю, тоже».