Книга Начало всех начал - Тина Вальен

После женитьбы в Мите пробудилась небывалая энергия, два месяца он проработал в леспромхозе, и к зиме построил собственный дом, давший начало улице молодожёнов. Постепенно он превратился в терем, на который приезжали любоваться со всего края. Доходы казны снизились, зато десяток выпускников рьяно принялись осваивать такое доходное плотницкое и столярное ремесло. Ошибаюсь – мастерство!

Я же, покаявшись за грехи свои на поприще ложной демократии и полной профанации в искусстве, осваивала мастерство дипломатии: бархатность грудного голоса, выразительность речей, тот арсенал, который останавливает войны, услышав который победитель платит контрибуцию, жмот открывает кошелёк. Всё во благо пославшей меня на «Кудыкину гору» родины-интерната.

Ещё с первых дней появления в интернате меня поразило отсутствие праздношатающихся детей, все чем-нибудь занимались. Распорядок дня был насыщенным и разнообразным: спортзал, музыкальный ансамбль, мастерские, кружки. Девочки учились с женой Деда, главным поваром, готовить. С ней же шить и вязать обновки для себя. Казалось бы, какая сложность в том, чтобы постирать бельё в стиральной машине? Для тех, кто с детства жил в доме и видел, как это делает мама, никакой. А для наших девочек и мальчиков, для которых чистое бельё привозили из прачечной, стирка – тоже наука. Все девочки узнали, что существует деликатная стирка, и свои праздничные наряды стирали только так.

Стенгазета выдавала творческие опусы всех желающих прославиться на поприще журналистики. Некоторые из этих опусов печатал в своей газете Гена. А по весне начиналась работа на земле, что самое удивительное, для детей такая же естественная, как и для взрослых.

– Гена, Дед волновался, справлюсь ли я с полем и огородом весной. Сказал, что уже заранее договорился с теми, кто поможет вспахать и посеять, а дети помогут. Это разве не есть эксплуатация детского труда? – задала я такой правомерный вопрос, который не решилась задать самому Деду.

– Дед обошёл идиотский закон, запрещающий приучать детей к сельскому труду, организовав кружок «Полеводство», ещё он как-то выкрутился с содержанием двух лошадей, коровой и козами. Почему-то в деревне родители и их любимые дети не думают об эксплуатации. Отец идёт за плугом, мать с детьми идут следом и картошку в борозду бросают. Летом пропалывают огород, ухаживают за живностью. Они знают, что булки не растут на дереве. И наши интернатские детки кое-что поняли, посидев на государственной пайке. Однажды Дед в воспитательных целях, скрепя сердце, закрыл все подвалы: ни варений, ни солений, ни картошечки от пуза, ни гречневой кашки с молочком, ни пшённой, напаренной с тыквой, даже мёд с собственной пасеки выдавал только больным. Уже через месяц всем стало ясно и понятно: лучше поработать чуть-чуть летом, чтобы зимой лапку не сосать. Давно это было, уже стало легендой, но с тех пор уже с пятого класса дети помогают нанимаемой полеводческой бригаде посадить картошку, посеять в огороде всё, начиная от морковки до салатов и зелени. Гречка и просо никакого ухода не требуют, знакомый комбайнёр осенью заезжает, скашивает и обмолачивает, получая за услугу банку мёда. Это потом Дед сдал, а раньше сам работал от зари до зари, как папа Карло. Сам сено заготавливал для коровы, коз. Сеял овёс для лошадей. Совхоз, единственно процветавший во всей области, пока не отказывает в помощи интернату. Как будет дальше, уже твоя забота. Можете перейти на ложку супа и сосиску, без всякой эксплуатации. Ты знаешь, что у детей из городских детдомов ответственность не наступает вообще. Если ребёнок порвал или испачкал майку, он ее снимает и выбрасывает в окно. Потом он завхозу скажет: «Потерял» – и завхоз вытащит другую. Для него это какой-то непонятный и бездонный источник, который выплюнет очередную майку. В них живёт убеждённость, что он – бедная сиротка, а мир устроен так, что все ему должны.

– И из этого мира всегда будут сыпаться блага… Есть приюты, в которых дети считают иначе. Гена, а откуда ты все это знаешь? Ты, избалованный городской мальчик?

– Отец раньше дружил с Дедом, восхищался им. Оба заядлыми рыбаками были… Дед интереснейший человек, в некотором смысле даже философ, в друзьях у него много знаменитых людей, которые частенько к нему приезжали. Я после возвращения из Москвы однажды порыбачил с ним и прилип душой. Он уехал, и я остался без духовника, как сейчас говорят. – Гена вздохнул, помолчал и сказал, – Кстати, Дед никого работать не заставлял, в мае собирал Совет отрядов и спрашивал, на чью помощь он может рассчитывать? Он должен знать, сколько банок мёда нужно будет отдать приходящим работникам, сколько останется им, детям. Хитрец. Это он посоветовал мне сравнить жизнь своих выпускников и городских. Я был потрясён результатом. Одни не умели или не хотели стирать, готовить, а получку чаще пропивали сразу и голодали, потом воровали… Дедовы – выживали достойно. Я даже статью написал об этом, но систему не сломать. Детям запрещается всякий труд из соображений безопасности. Все довольны, а результат никого не волнует. Практически во всех детских учреждениях за последние годы закрыты все мастерские, все приусадебные участки, фермы, огороды, теплицы под лозунгом запрета на детский труд. И хлопот меньше. Деду надо памятник ставить, его детище уникально.

Гена улыбнулся, а я, молча, переваривала полученную информацию.

– Гена, как он решился уехать, ведь здесь вся его жизнь?

– Изменилась эта жизнь: от заслуженного почёта и уважения к унижению и травле, нужна операция на сердце. Только благодаря сыну её ему и сделают на высшем уровне, предполагаю, что за большие деньги. И сегодня на Олимп взошёл золотой божок, даже авторитет сегодня имеет другой, криминальный, смысл. Деду и в страшном сне не могло присниться, что он покинет интернат, что настолько изменятся человеческие ценности, и, что самое страшное, дети побегут за соблазном лёгкой и красивой жизни. Он не мог себе простить побега троих детей, долгой болезни, работы не в полную силу. Этих сил хватило только на самое трудное решение – уехать.

Я вспомнила, как у меня хватило наглости выступить против цензуры на просмотр телевизионных программ и столкнуться с Дедом лоб в лоб. Политическая дискуссия окончилась полным провалом. Тогда я зарядилась на века стоицизмом и терпением, буквально до отъезда Деда. Меня вовремя остановил Пётр Иванович. Они оба оказались правы. Сегодня мне страшно включать телевизор – разрешено всё! Телевидение в нашем веке могло бы стать мессией, а стало репродуктором сатаны. Убийства, насилие, соблазн роскошью и неустанным весельем: «Позвольте себе – вы этого достойны!»

Ошибки, просчёты. Я училась на них, я училась у Петра Ивановича, у Клавы, даже у детей. Всеобъемлющая теория воспитания, которой я перенасытила свой разум, с трудом превращалась в конкретный опыт.

– Мальчики, мне надо с вами посоветоваться, – пыталась я вырвать из спортзала членов Совета.

– Евгения Викторовна, хватит советоваться – лишаете детства! Мы спать перестали – думаем. Пора уже взрослеть и доверять себе, мы ведь вам доверяем, – ехидничали они.

– Играйте, «детки». Скажите только, где найти Чипа? – усмехалась я, отвечая здоровенным парням.

– Чип, естественно, с Дейлом у вашего компьютера, где же ещё. Вбивают наш тяжкий труд в гроссбух.