Книга Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

Однако сосок этой земной груди высыхал и истощался каждый день до полудня, и пастухи вынуждены были отступать в сторону, терпеть и ждать утра следующего дня, чтобы дать возможность колодцу наполниться за ночь, вернуть свое прежнее здравие и способность давать молоко жизни всем тварям живым вновь.

Караваны толпились и не уходили, вода во чреве земли продолжала иссякать, и наиболее мудрые из пастухов пришли к необходимости продлить срок ожидания наполнения колодца с одной ночи до двух ночей подряд, а с двух ночей далее — до трех кряду. Никто вокруг не помнил и не знал, сколько времени тогда пришлось ожидать своей очереди на стоянке одному худощавому страннику, прибывшему на породистом махрийце — пегом, поджаром, в теле которого долгое воздержание оставило глубокие складки и морщины, съело весь горб и прочертило кости и ребра под кожей. Никто вокруг не знал и не задумывался, был ли он одним из тех пастухов, что лишились стад и похоронили их в пустынях по соседству, после того как животных извели засуха и голод, или это был просто одинокий путник. Рассказчики потом передавали, что стройная его фигура и необычный рост, придававший ему сходство с ифритами Идинана, а также бледность кожи с зеленоватым оттенком, похожим на цвет тел покойников, были признаками того, что человек происходил из числа жителей пещер Тассили или Тадрарта, поскольку только они в Сахаре имеют такие характерные черты: худобу и таинственность джиннов и зеленоватость кожи покойников. Один из пастухов, старик, указывает на то, что странник тот прибыл в самый злосчастный день, когда иссякла последняя капля воды, и заводилы начали спасать вновь прибывших посредством выемки со дня колодца влажной грязи. Он стоял и наблюдал за общиной и не спешил подойти и получить свою долю — пригоршню ила, пока не подозвал старейшина пастухов. Он отвесил ему в притороченный к седлу сосуд для воды его долю жижи и познакомил его с пастухом-негром высокого роста, сказал, что ему выпал жребий дожидаться своей очереди в числе прочих довольно долго. Незнакомец молча стоял перед шейхом, неотрывно глядя на медный сосуд, окрашенный в нижней части белым оловом, — словно исполняя какой-то чародейский обряд и упорно испрашивая заступничество небес. Старик про себя подумал: вот она, извечная гордыня! Потом подошел к путнику поближе и отвел его в сторону ото всех, сказав:

— Не придавай значения тому дню. Забудь все, чему тебя учило племя, сжуй и проглоти этот ил, пока его не иссушило солнце — оно отберет последнюю влагу. Солнце простирает свои когти повсюду — доберется и до капель в сырой земле.

Незнакомец, однако, не стал слизывать влажную землю. Он вышел на возвышенность поодаль и продолжал ожидать своей очереди. Говорят, он передал это блюдо из влажного ила своему пегому махрийцу, как и продолжал это делать исправно все дни ожидания.

Дело было плохо: сосок иссяк, и за две последующие ночи на дне не набралось больше нескольких несчастных капель. Пастухи пришли в отчаяние, многие бросились в погоню за жизнью — искать колодцы в округе. Отправились к колодцу «Жаждущий», расположенному на расстоянии трех недель ходу к северо-западу от колодца «Сардалис». Никто не удивился провалу такой опрометчивой затеи. В последствии по равнине прошла новость о том что большинство пустившихся в эти поиски погибли.

Незнакомец не сходил со своего места на равнине.

Спал до заката под мертвой акацией в одном из вади на востоке. Затем тащил за собой на видавшем виды поводке из козьей шерсти своего верблюда, обходя группы сбившихся вместе пастухов. Никто не знал, зачем он это делает. Старейшина трижды вставал у него на пути, останавливая его и пытаясь внушить ему терпение в противостоянии с шайтаном гордыни, но зеленый призрак так и не внял его словам все три раза, продолжая пробивать себе путь в толчее верблюдов и козьих стад, пока не добирался до гряды холмов, нависавших над вади. Он снимал недоуздок с махрийца, отпускал его на свободу пощипать бледные ветви акаций и укладывался на просторе, подкладывая седло себе под голову. Устремлял взгляд в небо, словно ожидая, когда заблещут звезды, чтобы посоветоваться с ними и узнать о тайных заклятиях прорицателей, которые бы принесли в изобилии воду в колодец. Некоторые попытались было над ним подшучивать, но его молчаливость, таинственный вид и цвет кожи вскоре отвадили их от этого занятия, люди отступились и стали его сторониться.

Испытание становилось все тяжелее, и скотина начала дохнуть от жажды. Колодец иссяк: скряга уже не давал за ночи ожиданий никаких капель, достаточных, чтобы напоить кого бы то ни было, и водопой прекратили, перешли к тому, что стали распределять глотки воды, позволяя их делать трижды в день: в сумерки перед рассветом, с приходом полудня и — последний — вечером. Зной и дуновение гиблого ветра не прекращались, караваны продолжали ползти к колодцу, и старики были вынуждены ограничиться двумя приемами влаги в сутки, а затем дело дошло до того, что в последующие дни жалкую порцию воды стали выдавать раз в день.

Скотина вся подохла.

Всадники отказывались резать своих махрийцев, трупы охватило гниение, по равнине поползли черви. Воздух остановился, гниль распространилась повсюду, мерзкие запахи неотвратимо кружили головы людям, вызывая у многих частые приступы рвоты и обмороки. Благоразумные поднялись, принялись резать своих кормильцев в жертву богам, однако, такое запоздалое великодушие не могло справиться с жестокостью солнца — оно свирепело все больше, по мере того, как замирал воздух, продолжая истязать плоть пустыни, жечь и стегать невинное тело огненными плетьми. Знойное дыхание будто останавливалось в пору полуденного сна, чтобы продолжать плавку и истязание организмов на пути к закату. В один из вечером пастухи заметили гордого упрямца бредущим со своим верблюдом меж окрестных холмов. Он собирал в мешки верблюжий помет. Любопытные не могли себе отказать в желании поглазеть на него. Даже засуха с ее жаждой, даже смерть сама не в силах остановить любопытство некоторых собратьев. Не исключено вовсе, что не соберется порядочное число таких у самых врат ада в день воскресения. Они следили за ним украдкой, из-за холма, и обнаружили, что он кладет комки помета на седельную попону и размельчает их, чтобы вынимать оттуда зерна ячменя. Они не скрывали изумления, как смог этот шайтан, полуживой бес, одетый в кости и кожу призрак дойти до такой хитрости. Наиболее всего они удивлялись не способностям незнакомца, а самому факту получения им таким способом ценного корма своему махрийцу из отходов — вот что будоражило их сознание, возбуждая в душах жестокую зависть. Никто не предполагал, что отходы минувших лет изобилия могут хранить в себе сокровища, достаточные для кормления верблюда в годы бесплодия и голода. Всякий раз, как опорожнялся мешок, он отправлялся бродить по равнине и наполнял новый. Раскладывал содержимое на попоне, собирал ценные зерна. Растирал их в своих истощенных, бледных полумертвых ладонях и преподносил в пищу своему изможденному другу. Приятели с равнины пришли за ним — пригласить его выпить с ними зеленого чаю, однако, он гордо отказался, заявив, что не пьет чай. Это, естественно, увеличило любопытство одних, в душах других вызвало новый прилив зависти и злобы, а третьи попросту убедили себя в том, что пришелец — истинный джинн, спустившийся к людям с Идинана или откуда-то из пещер на плато Тассили. Такого не бывало, чтобы во всей Великой Сахаре кто-нибудь услышал, что какой-то коренной сахарец не пьет зеленого чаю. Жители Сахары знали мужчин, которые не едят мяса, и других, что не живут с женщинами, и еще довольно часто встречались хранящие пост и воздержание от пищи и кормящихся лишь травами, однако, никому на этом великом континенте не удавалось столкнуться с человеком, отказывающимся насладиться вкусом и прелестью райского напитка. Волшебная жидкость, которую сахарцы уподобляют напитку обетованного Вау, подобного ему по прелести вкуса они не пробовали нигде и никогда с тех пор, как их далекий предок сорвал листки чудодейственного растения в оазисе Вау и пришел с ним в Сахару. Потомки во все времена воспринимали его как амулет, с прелестью пользования которым они не могли расстаться. Они готовили его и по торжественным случаям, словно совершали священнодействие, они коротали с ним остановки на долгом пути и смягчали тяготы и неудобства вечных кочевий. Он снимал головную боль, согревал от холода и освежал в зной. Он растворял заботы и недуги, наполнял душу радостью и энергией. Странник чувствовал его запах за полтора дня пути, выверял с его помощью ведущее к стоянке направление, утолял жажду и избегал смерти. Кто в Сахаре осмелится отвергнуть свою долю райского напитка? Как тут было не прийти пастухам к мысли, что этот чужестранец не джинн во плоти, не помешанный какой-то, или призрак, посланный из страны мертвых, если он у всех на глазах отказывается от единственного напитка, доставшегося людям из утраченного в веках Вау?