Книга Московское Время - Юрий Быков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вилен остолбенел. Но на краю его изумленного сознания наметилась и стала прорастать невероятная догадка: в гаишной машине – прибор Воротникова!
Не в силах согласиться с этим, Вилен произнес:
– Неправда… Нет…
– Вы что ж, газет не читаете, телевизор не смотрите?
– Нет… – продолжал твердить Вилен.
– Ну тогда знайте: с начала этого года служба безопасности движения использует прибор «Лепесток» – чтоб выявлять пьяных за рулем. Согласно приказу МВД его показаний достаточно для установления факта опьянения водителя. Вот так, гражданин. И давайте начнем составлять протокол.
– Да это же нелепость какая-то! Я и не помню, когда в последний раз употреблял спиртное… Я «незамерзайкой» только что лобовое стекло поливал – вот в чем дело! Она же спирт содержит!
– Говорите, что газет не читаете и телевизор не смотрите, а про то, как работает прибор, знаете…
– В общем, я требую, – Вилен решил не отвлекаться от главного, – подвергнуть меня медицинскому освидетельствованию!
– А я вам повторяю: согласно приказу МВД показаний прибора достаточно. Никакого медицинского освидетельствования дополнительно не требуется.
Вилен отступил, уперевшись лбом в скалу. Наблюдая, как заполняются каракулями строки протокола, Вилен подумал, что для гаишника почерк не главное, главное – понимание человека. Вот, например, этот честный малый знает, что с владельца развалюхи – «Жигулей» взятки не получить, а потому и исполняет без колебаний свой долг. А еще он подумал: «Бедная наша страна…» И вписал в протокол, когда тот был готов: «Считаю приказ МВД издевательством над здравым смыслом».
И напрасно, поскольку этим очень возмутил судью Худотеплую:
– Что такое, гражданин?! Вы оскорбляете органы власти!
Не вникая в гаишные каракули, она назначилала ему год лишения водительских прав.
– Ничего, – поддержала Видена жена, – авось с голоду не помрем.
– Не помрем, – согласился Виден, – только, думаю, через год машина окончательно сгниет. Проще ее вообще не забирать со штрафстоянки.
Но хуже всего приходилось оттого, что в голове без конца зудел недоуменный вопрос: разве не было покончено с прибором Воротникова сорок лет назад?
Этот зуд изводил, как состриженный волос, упавший за шиворот. Виден понимал: без Ершова ответа не получить, но не решался встретиться с ним – столько лет прошло, да и расстались они не лучшим образом, захочет ли тот увидеть его? И все-таки, когда терпеть стало невмоготу, Виден отправился в приемную председателя Совета по укреплению… по защите… – тьфу! – никак не запоминалось Виде ну это заковыристое название.
Ершов жал руку Вилену и улыбался:
– Проходи, проходи, садись.
Середину просторного кабинета занимал длинный стол, другой – маленький, с примыкавшими к нему двумя креслами – находился в углу.
– Чай, кофе или что-нибудь другое? – предложил Ершов, когда они расположились в креслах.
– Теперь я пью только чай.
– Я с некоторых пор тоже.
Ершов молча взглянул на секретаршу, ожидавшую указаний, и та вышла.
Оба смотрели на закрывшуюся за ней дверь явно дольше, чем обычно глядят кому-либо вслед. И тот, и другой пытались оттянуть начало неловкости, которая неизбежно возникает при встречах после долгих разлук. Предощущение этой неловкости всегда коротко и туманно, но у Ильи и Видена оно оказалось неожиданно обострено. Оттого, наверно, что оба боялись чего-то скверного впереди.
– Да… – наконец, сказал Ершов, – сколько воды утекло… А ты молодцом! Я тебя сразу узнал!
– И я сразу, когда тебя по телевизору увидел, – продолжил тему Виден. – Хоть ты теперь и с бородой.
– Да, пришлось вот отпустить… Из-за шрама…
– Шрама?
– Вертухаи постарались… На мою долю много чего выпало… И лагерь, и ссылка…
Он пристально посмотрел на Вилена:
– Ты же знаешь слово такое – «диссидент».
– Ну да… Довелось тебе испытать…
Вошла секретарша и расставила на столике чашки с чаем и вазочку с конфетами. Оба отпили только по глотку: было уже не столь неловко, чтобы сосредотачиваться на чаепитии.
– А знаешь, Илья, ты, получается, как раз тот человек, который на своем месте, – сказал Вилен, с удивлением недопонимая самого себя: то ли он льстит, то ли говорит святую правду.
– Вообще-то я за постами не гоняюсь. Так вышло. Президенту видней, – скромно признал свои заслуги Ершов. – Ты чай-то пей, а то остынет. Про себя расскажи. Жена, дети, внуки?
– Да, да… И дети, и внуки. Живут отдельно. Так что мы с женой вдвоем… А как у тебя?
Вопрос Вилена прозвучал естественно, поскольку было бы неестественно его не задать, но Илья заметно напрягся и замер.
– Я женат, – коротко ответил он.
Подумав, что Илья не хочет бередить раны бывшего друга, ворошить прошлое, Вилен решился ему помочь:
– На Вике?
– Нет, не на ней, – холодным тоном произнес Ершов, явно давая понять, что не хочет говорить о Вике.
Но Вилен уже не мог остановиться:
– А что с ней? Ты знаешь?
– Не знаю.
Илья отмер, но не стал прежним, а сделался неожиданно насмешливо-злым:
– Зачем тебе? Ты ее найти хочешь? Не советую. Ей сейчас, наверно, под семьдесят. Если жива, конечно.
Стало понятно: благопристойному разговору больше не продлиться.
– Что ж, – голос Видена осел, – я мог бы и догадаться, что ты ее бросил.
– Слушай, Виден, давай не будем выяснять, кто кого, да почему… Наш роман закончился довольно быстро. Особо и вспоминать нечего.
– Ладно, – мрачно согласился Виден, – давай не будем. – Ты мне вот что скажи.
Он посмотрел на Ершова пристально, твердо, как бы придавливая взглядом:
– Что стало с прибором Воротникова?
– Я его у Вики забрал, – спокойно ответил Ершов.
– Это, наверно, когда ваш роман подходил к концу?
– Нет, когда я в первый раз освободился. К тому времени наш роман уже закончился.
У Ершова вдруг сделались какие-то дымные глаза, и он произнес будто про себя:
– Но она меня почему-то ждала… Странная…
И тут же отогнав непрошенную мысль, твердо повторил:
– Странная она была. Тебе, конечно, ее жаль. И себя жаль. Только не адресуй мне банальных изречений типа «ни себе ни ЛЮДЯМ»…
– Не волнуйся. Себя я не жалею. Бог послал мне замечательную жену. А Вику, действительно, жаль. Надеюсь, у нее судьба все-таки сложилась. Ты и правда ничего о ней не знаешь?
