Книга Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков

В свое время, увидев Катю в институте, Леднев сказал себе: «Вот жена». В ней были обаяние молодости и рассудительность взрослой женщины. Он считал невозможным ухаживать за студенткой. То, что она студентка, увеличивало их разницу в возрасте. Сможет ли она заменить мать Ирине, тогда еще девочке, школьнице, капризной и своевольной, любящей отца и видящей в каждой женщине – знакомой отца – врага своего счастья?

Все решили две встречи: первая, когда она пришла к нему в кабинет со своими планами, и вторая – на причале во время открытия навигации. Он понял вдруг, осознал, почувствовал, что это молодое, свежее, такое чистое в своей юной непосредственности может принадлежать ему. Теперь, когда они работали вместе, когда ей было уже тридцать лет, разница в возрасте казалась не страшной. И Ирина подросла, поступила в институт. Леднев мог перешагнуть и через это.

Таким образом, свое отношение к Кате Леднев считал порядочным и честным. Его осмотрительность была продиктована заботой о тех, кого он любил, именно поэтому он уступал Кате, сносил ее резкость, нетерпимость. Какие бы ошибки он ни совершал, они не оправдание для того, чтобы порвать с ним, оскорбить его. Но чем больше терзал он себя мыслью о том, как нехорошо поступила Катя, тем больше думал о ней, вспоминал ее руки, тонкие черты чуть скуластого лица, ее каштановые волосы, твердый взгляд серых умных глаз. И ему так хотелось ее обнять, прислониться головой к ее груди, быть может, даже заплакать, хотелось, чтобы она своей мягкой рукой провела по его волосам – жест, который он так любил и по которому так тосковал.

Неужели это потеряно навсегда?

Скверно на душе, тоскливо, одиноко. Все можно со временем восстановить – и положение, и репутацию. Но вернет ли он Катю, вернет ли ее любовь?

Однажды Леднев увидел Катю на улице. Она вышла из магазина и остановилась на тротуаре, с кем-то прощаясь.

Леднев замедлил шаг. Рядом был домик-музей Свердлова – небольшая одноэтажная постройка, похожая на часовую мастерскую. Леднев свернул в ворота. Он заплатил сидевшей у входа женщине рубль за билет и усмехнулся: пришлось спасаться бегством.

Когда-то давно Леднев бывал здесь. Сейчас его поразила скромность маленького музея, состоявшего всего из одной комнаты и небольшой прихожей. Отец Якова Михайловича был гравер, здесь располагалась его мастерская.

На одной стене висели фотографии семьи Свердловых – отца, матери, сестры, братьев, самого Якова Михайловича в гимназической форме, на другой – портреты первых революционных деятелей Нижнего: Семашко, Владимирского, Петра Заломова… Рабочие в косоворотках, студенты в форменных куртках, девушки в длинных закрытых платьях с меховыми горжетками. Инструменты подпольной типографии, в которой работал Свердлов, лежали рядом с граверными инструментами его отца – символическое соседство орудий революции и орудий труда. Книги гимназиста Якова Свердлова – и тут же жандармские донесения о его революционной деятельности. Протест Свердлова из тюрьмы по поводу заключения его в карцер, полный достоинства и презрения к властям.

Через какие же испытания прошел он, Леднев, какие трудности преодолел? Кому помог? Вот Спирин – как он мог тогда отвернуться от него? Какая злая сила заставила его сдержаться? Боялся за свое положение? Как это глупо, ничтожно! Теперь он лишился своего положения – что из того?

Билетерша, худенькая женщина в пальто, валенках и сером платке, сидя у входа на табурете, разговаривала с другой женщиной, зашедшей со двора.

– А где квартира Свердловых? – спросил у нее Леднев.

– Квартира семьи Свердловых во внутреннем флигеле двора, – ответила она готовой фразой.

– Что там сейчас?

– Ничего, люди живут.

Да, люди живут! И делают свое дело. Делает свое дело и он и будет делать. Чем-то вдруг очень маленьким и незначительным показалось ему то, что произошло с пим. Подумаешь, сняли с работы! Ведь он еще живой, жизнь бьется и бурлит в нем. Ого! Он еще покажет себя.

Он шел по оживленной улице. Февральское солнце, сияющее и уже теплое, искрилось на снегу. Год назад, в такой же февральский сияющий день, Катя впервые пришла к нему. Для них начиналась новая жизнь, все у них было впереди! И несмотря на все, что с ним произошло, все еще впереди! Еще не раз будет сверкать на снегу февральское солнце. Набегают на него тучи, но оно выходит из-за них и светит вечному и нетленному миру. Прожит большой кусок жизни, но жизнь еще не кончена. Сколько ему? Сорок один. Не так уж много. Была бы вера в жизнь и в то, что он нужен этой жизни. А то, что было, не у него одного оно было.

Леднев открыл дверь своей квартиры. Ирина сидела на кухне, ужинала, болтала с Галиной Семеновной. Леднев услышал, как она сказала:

– Все это сплетни. Терпеть не могу такие сплетни!

И обиженный голос Галины Семеновны:

– За что купила, за то и продаю. Люди говорят. С нее-то все и началось.

И Леднев понял, что они говорят о Кате. Он хлопнул дверью. В кухне замолчали. Потом Ирина крикнула:

– Папка, ты?

– Я.

– Иди ужинать.

– Потом, – ответил Леднев и прошел в кабинет.

Он снял пиджак, повесил на спинку стула, прилег на диван.

Сначала он зажег лампу, потом погасил ее – свет резал глаза. Из кухни доносились голос Ирины и короткие ворчливые реплики Галины Семеновны.

Он лежал, закрыв ладонью глаза, потом почувствовал шелест платья, прикосновение.

На ковре, рядом с диваном, на коленях стояла Ирина и смотрела на него. Когда он открыл глаза, она протянула руку и провела ею по его волосам так, как это делала Катя.

– Ты что, Иришка?

Она склонилась к нему.

– Так просто пришла. Ты на меня сердишься?

– За что?

– Помнишь, когда Екатерина Ивановна была у нас, так все нехорошо получилось. И я и Галя… Так все неприветливо.

– Зачем ты это говоришь?

– Она могла обидеться.

– Она не обиделась.

– Потом – помнишь? – я не поехала в Кадницы. Она могла подумать, что я не хочу с ней ехать.

– Нет, Ирина, она не подумала. И ты ни о чем не думай.

– Я не хочу, чтобы вы из-за меня ссорились.

– К чему ты это говоришь? – Леднев снял руку с ее головы.

– Ах, папка, не раздражайся! – Ирина снова приникла к нему. – Ведь я хочу сделать лучше. Хочешь, я с ней поговорю?

Леднев поднялся.

– О чем ты собираешься с ней говорить?

– Ну, скажу… Не знаю… Что тебе надо, то и скажу.

Леднев засмеялся, потрепал дочь по щеке.

– Дурочка ты! Лезешь не в свои дела. Я в твои дела не лезу.

Он встал, поцеловал дочь в голову.

– Ни с кем не надо говорить. Все наладится, все будет хорошо. Скоро навигация, я получу назначение в порт, уеду, ты приедешь ко мне, и мы опять заживем хорошо и весело. Правда?