Книга Долгий полет - Виталий Бернштейн

– Тетя Дашенька, а иконку эту я заберу.

– Бери. Для тебя и хранила.

– В носовой платок заверну, положу в карман куртки… Они сейчас досмотр кое-как делают, не то, что прежде.

– Ты о ком?

– О таможенниках… Забыл сказать – я надумал домой лететь сегодня.

– Вот те на… Ты же собирался недели две погостить?

– Сама полчаса назад сказала – характер у меня несерьезный. Что-то кольнуло меня, дурня, и вдруг понял – хочу домой. Нагряну внезапно, жену и дочку порадую.

– А девчонки мои собирались в пятницу прийти, на тебя поглядеть.

– Извинись за меня, ради Бога, перед ними… Я еще прилечу. Обязательно. Через год возьму дочку и прилечу. Ей надо тоже знать, где все мои корни. Приютишь, не прогонишь?

– Приезжай хоть втроем, с женой вместе. Мои двухкомнатные хоромы теперь пустые.

Билет у Алика был куплен «вкруговую» – от Сан-Франциско до Москвы и обратно. Но дату обратного вылета Алик не указал – сам не знал, сколько ему в Москве поживется. В огромном «Боинге» всегда какие-то места бывают свободными. Чтобы не прозевать такое место, лучше приехать в аэропорт пораньше.

После завтрака Алик уложил свои пожитки в дорожную сумку. Вышел на балкон – попрощаться со своим двором. Прилетел он в воскресенье, сегодня уже среда. За четыре теплых дня деревца во дворе зазеленели. Еще несколько таких дней – и полетят майские жуки, «шаранки». Это название было знакомо ему с детства, но откуда оно пошло, Алик не помнил. Каждый год, в середине мая, кто-то из мальчишек, заметив первым, восторженно орал на весь двор: «Шаранки летят!» Жуки были большие, неуклюжие, низко гудели в предвечернем воздухе. Ребятня носилась за ними, махала шапками, а то и снятыми рубашонками, старалась сбить на землю. Охота на «шаранок» прекращалась, когда становилось совсем темно. Мальчишки выгребали из карманов добычу, считали – у кого больше. Какая потом у жуков судьба была, Алик запамятовал. Хорошо, коли выпускали на волю. У жуков век и без того короткий – им тоже пожить хочется…

Перед выходом Алик вспомнил, что надо позвонить Яшке. Но тот его опередил.

– Старик, как ты там? Отоспался, пришел в себя?.. А я про тебя шефу рассказал. Он на дачу нас соизволил пригласить – есть интересное предложение. Поедем вечерком.

– Яшка, дорогой, не получится вечерком…

– И не думай отказываться! Таких мощных фигур у нас в стране немного. У него и министрам не всегда просто аудиенцию получить.

– Домой я сегодня улетаю… Жена позвонила. Скучает.

– Ну, ты даешь… Самолет-то когда?

– Вылет в четыре, регистрация начинается в два. Мне надо приехать к самому началу, чтобы место свободное не прозевать.

– Давай я тебя в аэропорт отвезу. Только кое-какие дела докончу, через полчаса-час освобожусь.

– Мне тоже очень хотелось бы с тобой еще повидаться. Но ты не суетись – когда освободишься, приезжай прямо в «Шереметьево-2». А я сам доберусь, всего-то багажа – сумка через плечо. Увидимся на втором этаже, где идет регистрация пассажиров. Запомни: четырехчасовой рейс на Нью-Йорк.

На прощанье Алик и тетя Даша присели по русскому обычаю, помолчали минутку. В дверях тетя Даша его перекрестила.

Такси Алик не нашел и решил еще разок прокатиться в метро, спешки никакой… В длинном подземном переходе от «Площади Революции» к «Театральной» интеллигентного вида старик играл на скрипке. Одет бедно, под воротничком рубашки – сохранившаяся от лучших времен черная бабочка. У ног – шляпа, донышком кверху. Лицо у старика печальное, глаза полузакрыты. Музыка льется изящно, задумчиво. Вроде бы, Шуберт? Яшка, тот сразу определил бы… От «Театральной» Алик доехал до «Речного вокзала». Оттуда на автобусе покатил по Ленинградскому шоссе в аэропорт. Вот уже показался впереди съезд с шоссе на Шереметьево. Вон там, на обочине с другой стороны, гаишник остановил четыре дня назад красные «жигули». Давно это было…

Алик успел к началу регистрации. Свободное место для него нашлось – возле иллюминатора, как он любил. Алик засовывал в карман посадочный талон, когда Яшкина рука хлопнула его сзади по плечу.

– Старик, видишь, я не опоздал… А выглядишь ты сегодня прекрасно. Глаза блестят, на лице улыбка.

– Так и должен выглядеть человек, которому еще раз подарили жизнь… Это твой? – Алик кивнул на здоровенного парня с бритой головой. Чтобы не мешать их разговору, тот топтался шагах в трех за спиной Яшки, бросал исподлобья быстрые взгляды вокруг.

– Мой.

– А как же «мерседес»? – изобразил испуг Алик. – Вдруг там сейчас под днище бомбу цепляют?

– Не боись… По указанию шефа, мне охрану удвоили. Второй в машине сидит. Только приехал я сегодня на джипе – «мерседес» пока на Петровке. Думаю, завтра отдадут. Байков договорился.

Яшка был, как всегда, весел, оживлен. Синяк на лбу – после вчерашнего удара рукояткой пистолета – густо припудрен. Они отошли в сторону.

– Слушай, Яшка, ведь мы друзья с детства. Поговорим, наконец, честно, без увиливаний. На кой черт тебе эта грязь и кровь, эти криминальные игры? Минувшей ночью повезло, а в следующий раз и без головы остаться можешь… Деньжата, полагаю, у тебя кой-какие есть. Не лучше ли прикрыть лавочку и податься в места поспокойнее? В Израиле, например, ты сразу получил бы гражданство.

– Думал я об этом. Очень даже серьезно. И в Израиль приезжал, посмотрел, прикинул… Понимаешь, жизнь там тоже непростая, а главное, чужая. Желаю Израилю самого доброго. Только не мое все там. Да и был бы я там, если честно, гражданином второго сорта.

– Это почему?

– Четвертушка крови – нечистая. Бабка моя по матери была из оренбургских казачек. Представляешь?.. И у Иосифа Виссарионовича, и у Адольфа Алоизовича мое еврейское нутро сомнений не вызвало бы – со всеми вытекающими последствиями. А вот для ортодоксальных израильских святош я – чужак. Недавно по той же причине – недостаточной чистоты крови – они отказались хоронить на еврейском кладбище убитого в бою молоденького солдатика, эмигранта из России. Причем некоторые из таких святош сами от службы в армии уклоняются – мол, служба эта отвлекает от молитв… Вчера в ресторане уже признался тебе – русская у меня душа. Тут мне и жить.

Яшка достал из кармана пачку сигарет, протянул Алику. Тот помотал головой.

– Завязал.

– Чего, чего?..

– Бросил я курить. И тебе очень советую. От курения рак легкого бывает.

– И что за метаморфоза с тобой произошла? Вчера и позавчера с мрачным видом дымил без остановки. А сегодня лучезарно распространяешься о вреде табака. Рак, конечно, дело серьезное. Да, авось, пронесет? «Авось»… Хорошее словечко. Наше. Где-то, кажется, я читал, что в русском языке все слова на букву «а» – заимствованные из других языков. За исключением «авось» и «абы».

Яшка захохотал. Потом принял серьезный вид.