Книга Злой город - Дмитрий Силлов

А на стене шла сеча.

Над тыном показалась голова. Скуластая харя оскалилась из-под шлема, взметнулась рука с кривым мечом – и улетела в сторону, отсеченная широким лезвием боевого топора. Кешиктен завизжал, рванулся вперед, норовя впиться зубами в ногу – но тут же противоходом вернулся топор, вбив обухом шлем ордынца по самые плечи. Мертвое тело ухнуло вниз.

Игнат усмехнулся – не отвык за торговыми делами топором-то махать.

Из-за его спины справа выметнулась черная рука с круглым кожаным щитом. В щит ударило, из днища вылезло острие метательного дрота.

– Спасибо, Кудо, – кивнул Игнат, размахиваясь для нового удара – кешиктены лезли на стену один за другим.

Кудо не ответил – он был занят. Бросив отяжелевший щит, из которого некогда было вытаскивать ордынский дрот, темнокожий воин обеими руками взялся за копье-меч, и оно закрутилось, словно лопасти мельницы при урагане, одну за другой сшибая со стены черные фигуры. При этом Кудо умудрялся еще и посматривать в сторону Игната – не требуется ли помошь?

Сосредоточенно работал кривой саблей ибериец Григол. Двое звероватых братьев прикрывали его по бокам, ловко разя врагов железными шестоперами. Каждый удар братьев сопровождался утробным ревом, от которого ордынцы невольно шарахались в стороны. Григол орудовал саблей молча, лишь веселой яростью сверкали глаза из-под шлема…

Никита бросил самострел – не до него – и, выхватив из-за голенища новый нож, всадил его снизу под подбородок лезущему на стену кешиктену. Как-то само собой все получилось.

На руку плеснуло теплое, мигом намочило рукав льняной рубахи, тут же прилипшей к телу. Под подбородком кешиктена лопнул надрезанный ремень шлема. Голова ордынца дернулась, шлем свалился, звякнув об оплечье, укатился куда-то. Следом из разжавшейся руки выпал кривой меч. На Никиту укоризненно глянули раскосые глаза.

«А ведь мы с ним одногодки», – мелькнула мысль.

Тело ордынца обмякло и потянуло за собой руку Никиты. Глаза кешиктена продолжали смотреть на него снизу, но сейчас это были уже не глаза, а пустые бусины внутри кожаных шелей век. Никита понял, что нож, зажатый в его руке, все еще торчит в голове ордынца. Он дернул, кровь хлынула сильнее, заливая рубаху, – и тут ему стало плохо.

– Эй, парень, не время блевать-то!

Неизвестно откуда, над Никитой возник Васька. Чекан в его руке плясал не хуже скоморошьего бубна. Одним ударом Васька отправил обратно лезущего на стену степняка, вторым перерубил веревку, привязанную к ордынскому штурмовому крюку, что вцепился в стену, словно железный паук.

Желудок выбросил последнюю порцию горечи – и тут прямо перед носом Никита увидел ордынский меч. Дорогое оружие, с рукоятью, отделанной серебряной насечкой, лежало в луже из содержимого Никитова желудка и крови своего бывшего хозяина.

«Плевать!»

Никита сглотнул, справился с мутью, плававшей перед глазами, подхватил меч, наскоро вытер его о порты мертвого кешиктена, выдернул из головы трупа нож, взял его в левую руку – и ринулся в битву…

Кузнец Иван перехватил руку ордынца, показавшегося над тыном, вывернул ее противосолонь и, отняв зажатую в той руке железную палицу, обрушил ее на шею хозяина.

Палица попалась знатная. Таких Иван доселе не видывал, хотя за свой век немало всякого оружия через свои руки пропустил. Тяжелый шестопер с зубчатыми перьями словно сам вел руку, требовалось лишь указать направление. Не рассчитав силушку, Иван жахнул со всей мочи по первому попавшемуся степняцкому шлему – а выдернуть не смог. Шестопер легко пробил железо и чуть не по рукоять вошел в череп кешиктена.

Звяк!

Звук пришел слева.

Узкий прямой меч отбил легкую ордынскую саблю и каким-то плавным, словно замедленным движением смахнул голову степного воина. Обезглавленный труп еще постоял мгновение на ногах, повернулся, словно ища потерянную голову, и, звеня доспехом, покатился вниз по всходам.

– Пошли, – сказал Ли, тонким платком вытирая лезвие меча. – Нам туда надо.

И показал глазами на проезжую башню. Иван отчаянным усилием с треском выдернул из головы трупа полюбившийся шестопер и кивнул:

– Пойдем.

Ли кивнул на оружие кузнеца.

– Хороший ланъацзянь.

– Чего?

– В переводе на ваш язык – дубинка, подобная течению реки. Оружие моей родины. Наверно, его бывший хозяин успел побывать там при жизни…

И, внезапно помрачнев, быстрым шагом направился к башне, огибая по пути трупы и группы сражающихся. Кузнец бросился следом – зашибут еще Линьку ненароком. Он хоть и дерется знатно, и вид при том делает, что весь из себя такой непробиваемый, а тоска-то в нем по убитым ордой соплеменникам сидит сурьезная. Через ту тоску погибнуть по дурости – раз плюнуть…

Таран вполз на мост, ведущий к воротам, прикрытым днишем подъемного моста.

– Пора, воевода! – гортанно крикнул Григол, но Федор Савельевич его не услышал, отбиваясь мечом сразу от двух насевших на него кишиктенов.

– Шшшени дэда! – по-своему ругнулся ибериец и, что-то крикнув братьям, побежал к краю стены, где на железной треноге стояла жаровня, над которой дышал жаром забытый впопыхах котел с кипящим маслом. Рядом с жаровней лежал приготовленный заранее саадак с луком и несколькими стрелами.

По пути рубанув напоследок по чьей-то шее, прикрытой пластинчатой бармицей, Григол бросил саблю в ножны, подхватил саадак, выдернул из него лук со стрелой, обмотанной у наконечника просмоленной паклей, сунул стрелу в огонь, наложил ее на тетиву – и, разогнувшись, в полный рост возвысился над тыном, целя не в черный поток кешиктенов, льющийся через мост на стену, а куда-то в сторону реки, медленно текущей по левую руку от стены.

На лице Григола мелькнула довольная усмешка – похоже, он нашел цель, ради которой стоило рискнуть жизнью, но прилетевшая из-под стены стрела с черным оперением сорвала ту усмешку с его лица, разорвав щеку.

Григол сцепил зубы и, преодолевая боль, попытался восстановить прицел. Но вторая стрела тупо ударила его в живот – отряд кешиктенов прицельно бил по защитникам крепости с противоположной стороны рва.

Горящая стрела ушла в небо. Ибериец уронил лук и медленно сполз вниз.

– Гришка! – бросился к нему скоморох. – Держись, Гришка, сейчас вытащим!

Рядом с Васькой к иберийцу бежала Любава. С ее меча на бегу срывались капли чужой крови. Своя тоже промочила левое плечо немой дружинницы, но в ее глазах плескался тот яростный огонь битвы, при котором на свою боль не обращаешь внимания.

– Там… там запал… – прохрипел Григол, стараясь удержать ускользающее сознание. – Скажите воеводе…

– Какой запал?

Скоморох склонился над раненым и с тревогой заглянул в глаза иберийца.