Книга Бигуди для извилин. Возьми от мозга все! - Нурали Латыпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Согласно Крису Фриту, мозг, пользуясь ассоциативным обучением, составляет карту окружающего мира. «По сути дела, это карта ценностей. На этой карте отмечены объекты, обладающие высокой ценностью, сулящие награду, и объекты, обладающие низкой ценностью, сулящие наказание. Кроме того, на ней отмечены действия, обладающие высокой ценностью, которые сулят успех, и действия, обладающие низкой ценностью, сулящие неуспех.
Ассоциативное обучение совершенно необходимо нам для выживания. Оно встраивает нас в материальный мир и позволяет нам быстро и адекватно на него реагировать. Путем ассоциативного обучения мы приобретаем важные знания об этом мире. Но мы почти не осознаём этих знаний — наше сознание занято более возвышенными вещами. И обычно эти более возвышенные вещи суть наши собственные личные желания и стремления».
Впрочем, для научения творчеству полезна и литература, которую принято именовать реалистической — то есть заботящаяся о вписывании авторских фантазий в реальные контексты. Полезна не в последнюю очередь потому, что вдумчивый читатель может по ней научиться и собственные фантазии увязывать с жизнью. Хотя любим мы её не только за это.
Что ни говори, а едва ли не главное в литературе — увлекательность. Хотя её, конечно, каждый понимает по-своему. Кого-то захватывают тонкие намёки на средневековые обычаи в «Имени розы» Умберто Эко, а кому-то хватает и цитат из русской классики в романах Бориса Акунина. Кто-то заворожён приключениями мысли в романах английского учёного Чарлза Сноу, а кто-то души не чает в скаковых лошадях, на чьём фоне развиваются детективы бывшего жокея высшего класса Дика Фрэнсиса.
Кстати, не зря все приведенные примеры относятся к самому крупному из литературных жанров. Критик Рената Гальцева пишет: «Роман — это самая «читабельная» вещь, захватывающая вас своим течением (недаром же говорят, желая подчеркнуть увлекательность какого-либо текста, «читается как роман»). С момента рождения жанра, связанного, кстати, с обретением женщиной из среднего класса отдельной комнаты, где наедине с книгой, в тишине она могла погружаться душой в сладостные грёзы наяву, роман стал усладой и заменой жизни, — тем, что интереснее её самой. И какие бы трансформации он ни претерпевал, приобретая оттенки социально-политического, философского, биографического, исторического, фантастического повествования, роман всегда оставался экзистенциальным субститутом жизни, вовлекающим читателя в свою колею. Интеллектуальный роман Томаса Манна или религиозно-метафизический Достоевского так же увлекателен и жизненно насущен (для тех, кто is up to the mark[105]), как и сентиментальный. Он заставляет трепетать, погружая в трагические бездны, уноситься в заоблачные высоты и в конце концов становиться искушённее и умудрённее».
Это, конечно, не относится к изыскам вроде формы без содержания и содержания без формы, когда остаётся лишь гадать, что имел в виду автор и имел ли он в виду вообще хоть что-нибудь. Гальцева отмечает: «Когда-то Розанов высказал такую возмутительную неполиткорректность: «Свобода нужна содержанию, а пустоте свобода не нужна». И прав был наш несравненный Василь Васильич: зачем пустоте пустота? (А свобода ведь та же всё вмещающая пустота.)
Но, с другой стороны, она очень даже необходима — там, где нет содержания, его можно изобразить, измыслить на просторе и затем предстать в его сверхъестественном величии. Это нам, остальным, свобода самовыражения пустой бочки не нужна, а ей самой как раз нужно много свободного пространства, чтобы заявить о себе.
Кто, если не читал, то хотя бы заглядывал в роман новейшей выделки или знакомился с ним по диагонали, не мог не прийти к убеждению, что имеет дело с особым феноменом, с чем-то доселе невиданным, и что все известные смены стилей и разговоры о «переломах» в искусстве словесности совершенно не идут к данному случаю. (Мы имеем в виду, разумеется, не массу средней литературы, а только репрезентативную для нынешнего дня)».
Подобные произведения бытуют в любую эпоху — и как это ни забавно, всегда считаются новомодными. Похоже, их воспринимают как разрыв с традицией, но не замечают, что они и сами образуют своеобразную традицию — имитации глубины с помощью тонкого слоя непроглядной мути.
Впрочем, и такие творения могут быть поучительны — надо же уметь отличать подлинники от подделок! Настоящая же литература несомненно помогает своим читателям совершенствоваться. Причём не только логически.
Бигуди № 32
Можно сказать, что этот вопрос тоже продиктован на уроке литературы. Однажды в царскосельском лицее ученикам было задано написать сочинение (а, может быть, стихи) на тему «Восход Солнца». Один из лицеистов не справился с заданием, поскольку долго в голову ничего не приходило, он успел (или сумел) написать только слова «На западе восходит Царь природы», после чего преподаватель дал команду сдавать работы. Неумелый сочинитель обратился к товарищам с просьбой о срочной помощи. Быстро откликнулся лицеист по прозвищу «Обезьяна» (это ещё кто?) — прочтя единственную фразу, написанную горе-сочинителем, он сразу дописал:
И удивлённые народы
Нe знают, что с чего начать —
…………………………..?!
Через два дня, после оглашения результатов проверки, хохотал весь лицей! Но почему? Может быть, Вам удастся дописать (хотя бы по смыслу) последнюю строчку и тогда мы тоже присоединимся к смеху лицеистов?
Альберт Эйнштейн говорил о роли интуиции так: «Я верю в интуицию и вдохновение… Иногда я чувствую, что стою на правильном пути, но не могу объяснить свою уверенность. Когда в 1919 г. солнечное затмение подтвердило мою догадку, я не был ничуть удивлен. Я был бы изумлен, если бы этого не случилось. Воображение важнее знания, ибо знание ограниченно, воображение же охватывает всё на свете, стимулирует прогресс и является источником эволюции. Строго говоря, воображение — это реальный фактор в научном исследовании».
Другой гений — Анри Пуанкаре — писал так: «В математике логика называется анализом, анализ же значит разделение, рассечение. Поэтому она не может иметь никакого другого орудия, кроме скальпеля и микроскопа… логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль. Обе они неизбежны. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция же есть орудие изобретательства».
«Творчество, — утверждал учёный, — состоит как раз в том, чтобы не создавать бесполезных комбинаций, а строить такие, которые оказываются полезными; а их ничтожное меньшинство. Творить — это отличать, выбирать».
Интуицию чаще определяют как «способность постижения истины путем прямого её усмотрения, без обоснования с помощью доказательства». В познании мира интуитивное и логическое не исключают, а диалектически дополняют друг друга, помогая выбрать главное, существенное, особенное. Их синтез — это двигатель творческого мышления.
