Книга Кочерга Витгенштейна. История десятиминутного спора между двумя великими философами - Джон Айдиноу

Но, чушь или не чушь говорил Поппер, Витгенштейн все же ощутил потребность ответить на его аргументы. Это было на заседании Клуба моральных наук три недели спустя. «Главной целью профессора Витгенштейна, — гласит протокол, — было исправить некоторые неверные представления о философии кембриджской школы (то есть самого Витгенштейна)». В этом же протоколе сохранилось и утверждение Витгенштейна: «…общий вид философского вопроса таков: "Я запутался, я не знаю, как мне найти выход"».

И, наконец, последний любопытный момент, связанный с попперовской версией событий, касается его возвращения в Лондон на следующий день после инцидента с кочергой. В Unended Quest Поппер рассказывает, как случайно услышал в поезде разговор двоих юношей, которые обсуждали рецензию на «Открытое общество» в «каком-то левом журнале» и интересовались, «кто такой этот доктор Поппер». Вопрос: в каком журнале? Почти все рецензии на «Открытое общество» вышли в январе 1946 года. Рецензия в Tribune появилась в январе, Хью Тревор-Роупер писал об «Открытом обществе» в Polemics в мае, в New Statesman в октябре тоже не было ничего подобного. Может быть, и на сей раз Поппера подвела память?

23

«И все получат призы!»[17]

Когда высказывание означает для меня то-то и то-то, для вас оно может означать совсем другое. Если бы вам пришлось жить среди чужих людей и зависеть от них, вы бы поняли мои трудности.

Витгенштейн

Элемент паранойи присутствовал в самой попперовской философии науки. Потому что он учил нас: к верной теории ближе всего та, которая тебя еще не предала. Любое положение рано или поздно тебя подведет, но мы придерживаемся тех, которые этого еще не сделали.

Стивен Тулмин

Сейчас, более полувека спустя, в комнате НЗ по-прежнему сияют светила науки: в ней по очереди преподают королевский астроном сэр Мартин Рис и экономист-историк Эмма Ротшильд, жена экономиста Амартии Сена, лауреата Нобелевской премии. Книги, журналы, газеты повсюду — от пола до потолка и на любой свободной поверхности. У кресел уютно потертый вид. Есть и маленький диванчик — но уже другой (тот, прежний, был продан за пять фунтов одному из преподавателей; инициатором сделки был Брейтуэйт, которому диван казался безмолвным свидетелем обиды, нанесенной Витгенштейном Попперу). И все-таки сегодня НЗ кажется слишком тесной, чтобы в один послевоенный осенний вечер вместить в себя столько блестящих умов, — и слишком невозмутимо-академичной, чтобы в ней бушевали такие страсти.

Доживи Рассел, Витгенштейн и Поппер до наших дней, они, выйдя из здания, увидели бы, что один из прекраснейших в мире городских пейзажей совсем не изменился. Правда, они бы с удивлением узнали, что у колледжа теперь есть приемные часы для посетителей; на Кингз-парад им пришлось бы протискиваться через орды туристов; и они наверняка остановились бы полюбоваться древними витражами часовни Кингз-колледжа — в войну и сразу после нее эти витражи хранились в подвалах корпуса Гиббса.

И все же, хотя комната и вид из окна остались прежними, невозможно представить, чтобы в наши дни могли разгореться такие же жаркие дебаты — в Кембридже или где-то еще. Скандал с кочергой был уникален в том смысле, что затеяли его, сойдясь лицом к лицу на чужбине, представители теперь уже исчезнувшей центральноевропейской культуры. Эта встреча состоялась в мире, измученном борьбой за демократию в Европе, — а на горизонте уже маячила новая и не менее опасная угроза этой демократии. Когда речь шла о глобальных вопросах, одной правоты было недостаточно — нужно было страстно отстаивать эту правоту. Сейчас этот дух иссяк; толерантность, релятивизм, постмодернистский отказ от преданности идеям, триумф культурной неопределенности — в таких условиях немыслимо повторение того, что происходило тогда и в аудитории НЗ. К тому же нынешнее высшее образование чересчур специализировано, и жизненно важные вопросы просто теряются в лабиринте всевозможных течений и направлений.

Так кто же победил 25 октября 1946 года?

И в новых демократических странах, и в «закрытых обществах» «Открытое общество» остается по-прежнему актуальным. Оно переведено более чем на тридцать языков и переиздается снова и снова. Однако в Великобритании и США учение Поппера постепенно вытесняется из университетских программ; слава его тускнеет, а имя постепенно забывается. Это не цена поражения, а, скорее, неизбежное последствие успеха, политические идеи, которые в 1946 году поражали своей новизной, теперь стали общепринятыми. Критика догм и исторической неизбежности, значение терпимости и скромности — все это сегодня не вызывает сомнений, а следовательно, и споров. Вот если нынешний мировой порядок, основанный на идее открытого общества, вновь столкнется с угрозой коммунизма, фашизма, агрессивного национализма или религиозного фундаментализма — тогда труды Поппера снова станут актуальны и востребованы. Как сказал бы сам Поппер, по рельсам, проложенным в прошлом, в будущее не доедешь.

Что же касается «Логики научного открытия», то она, пожалуй, отстояла свое право быть самой значительной работой XX века в области философии науки — хотя даже самые верные последователи Поппера сегодня признают, что сформулировать надежный критерий фальсифицируемости так и не удалось. Однако в наши дни в этой области на первый план выдвинулись две другие фигуры — Пол Фейерабенд, чей интерес к языку философии науки напоминает скорее о витгенштейнианском подходе, и Томас Кун, обогативший современную философию понятием «смена парадигм», описывающим процесс, в ходе которого одна мировоззренческая система отсчета в науке сменяется другой, принципиально новой. Любопытно, что в Лондонской школе экономики, которую по праву можно назвать академическим плацдармом Поппера, память о нем никак не увековечена. В комнате, прежде бывшей его кабинетом, теперь туалет. (Зато в Новой Зеландии имени Поппера не дают кануть в безвестность. В Крайстчерче собираются назвать в его честь здание или улицу — надо полагать, в районе для некурящих.)

А вот репутация Витгенштейна в ряду мыслителей XX века осталась непревзойденной. Его оценка как гениального философа по-прежнему неизменна; его труды вошли в философский канон. В результате опроса, проведенного в 1998 году среди профессиональных философов, имя Витгенштейна оказалось пятым в списке мыслителей, внесших наибольший вклад в философию, после Аристотеля, Платона, Канта и Ницше, перед Юмом и Декартом. Блеск в глазах его друзей и учеников передался следующим поколениям: новые адепты корпят над его текстами, словно талмудисты, пытающиеся постичь мудрость Торы.

При этом, как ни странно, интеллектуальное наследие Витгенштейна столь же неоднозначно, сколь и многие его тексты; суть его учения так же неуловима, как и смысл его философских изречений. Самые суровые критики Витгенштейна утверждают, что его влияние на философию подобно его анализу философии: все осталось, как и было. Он ураганом пронесся по миру философии, после чего вновь воцарилась тишь и благодать. Он стал источником вдохновения Венского кружка и логического позитивизма — но логический позитивизм был дискредитирован. Он оказал значительное влияние на оксфордскую школу философии языка — но ее подход устарел и вышел из моды. Можно проследить связь между Витгенштейном и постмодернистами — но Витгенштейн наверняка пришел бы в ужас от такой параллели…