Книга Танец семи покрывал - Вера Ветковская

— Ну что ж, — отозвался Стефан.

Чон исподлобья посмотрел на него, потом взял в руки свою тарелку и принялся языком слизывать с нее кашу.

— Перестань, — сказала ему Зара, — возьми ложку.

— Что — неприлично? Хорошо. Стеф, дай мне ложку.

— Я принесу, — заторопилась Зара.

Пока она бегала на кухню за приборами, Чон сказал Стефану:

— Прости, Стеф. Судьба! Честное слово, судьба как-то так повернулась…

— Не беспокойся, брат.

— Ну хорошо, что ты все правильно понял. Мы с Зарой хотим пожениться.

— Хорошо. Что это за музыка?

— Восьмая симфония Шостаковича, — отозвался Чон, немного оживившись. — В юности, когда кошки скребли на душе, я ставил эту пластинку. В унисон душе воют и воют эти чертовы скрипки. Странный мелодический рисунок… Словом, ничего, если мы поженимся?

— Ничего, — равнодушно бросил Стефан.

— Прости, я знаю, ты любил Зару.

— То было дело молодое, — оборвал его Стефан. — В молодости, брат, чего только с нами не происходит. Спасибо за завтрак, Зара. Мне пора.

Когда он ушел, Зара осторожно заметила:

— Какой-то он странный.

— Все мы какие-то странные, — дирижируя ложкой, отозвался Чон.

Глава 41

Экзерсис

Прошло два месяца. За это время Зара сильно переменилась, и Юрий Лобов не мог нарадоваться на нее. Она являлась на ежедневные утренние занятия раньше всех и уходила после того, как оканчивались репетиции тех сцен задуманного Юрием балета, в которых она не принимала участия. Юрий догадывался, что дома у нее происходило нечто такое, что и вызвало необычайное усердие к занятиям, которого прежде не наблюдалось, но вопросов не задавал.

Зара искала утешения в работе. Самостоятельной партии Юрий ей пока не предлагал, но она знала, что предложение скоро последует. Он готовил труппу, которая за последние полгода несколько расширилась, к конкурсу балетно-танцевальных ансамблей. Конкурс должен был состояться в октябре. С какой постановкой Юрий собирался выдвинуть свою труппу на конкурс, никто, кроме Зары, не знал. То есть Зара догадывалась, что это будет балет «Иосиф Прекрасный», который учитель Лобова Голейзовский в 1925 году поставил на сцене Большого театра, поскольку часть труппы репетировала «Еврейский танец» и «Египтянок» — номера, входившие в состав «Иосифа». Как только художники и декораторы заработали в мастерской по соседству с репетиционным залом, сооружая пирамиды с расходящимися по бокам лестницами, Зара поняла, что ее догадка верна и что не кто иной, как она, будет танцевать партию царицы Таиах, пытавшейся обольстить Иосифа.

Это было прямое попадание в образ. Скорее всего, Юрий вспомнил об этом балете потому, что в труппе у него появилась Зара. Ничего классического в этой постановке Касьяна Голейзовского не было, однако сами движения были из арсенала классического танца, иначе говоря, арабески, при которых тело резко откидывается назад с заломленными за голову руками, при этом опорная нога остается в деми-плие на полупальцах… Были прыжки соте, были вращения, но все исполнялось на полупальцах коленями вперед и не в балетных туфельках, облегчающих движения. Костюмы пока существовали только в эскизах, а их Юрий никому не показывал.

Часть утра, когда происходили непонятные, тягостные совместные завтраки с Чоном и Стефом, проходившие неизменно под осточертевшую ей музыку Шостаковича, Зара, едва выйдя из дома, старалась сразу выкинуть из головы. Утро для нее начиналось с гранд-плие, батманов, тандю, жете — то есть с экзерсиса у станка. Утро продолжалось экзерсисом на середине — адажио, большие батманы, деми-плие на левой ноге и так далее.

Менялись музыкальные размеры, менялись движения, неизменным оставался их порядок. Теперь Зара наконец-то отдала ему должное. В прежние времена последовательность одних и тех же движений вызывала в ней скуку, а теперь она с радостью держалась рукой за станок, который в это тяжелое для нее время казался единственной реальной опорой.

Она устала думать о том, в чем была виновата, а в чем — нет. Ее измучила депрессия Чона, которой конца не было видно. Раздражало его безделье, его молчаливое равнодушие ко всему. Она помнила о том, что приближается день свадьбы, назначенной на середину сентября, но теперь не понимала, зачем нужна ей эта свадьба, не понимала, любит она по-прежнему Чона или не любит. Иногда ей даже приходило в голову, что гораздо с большим воодушевлением она теперь готовилась бы к свадьбе со Стефаном, который сумел показать ей свою силу.

Стефан был с нею неизменно вежлив, дружелюбен, и Зара не чувствовала в его поведении притворства. Первое время она все еще ожидала от него взрыва страстей, слез, просьб вернуться к нему. Но ничего этого не последовало. Стеф вел себя так, как будто между ними никогда никаких отношений не было и в помине. Сначала это устраивало Зару, потом почему-то стало раздражать, а в последнее время и сильно заводило ее.

Зара пыталась спровоцировать Стефана на какую-то выходку, которая выявила бы его настроения, каковы они были на самом деле. Стеф не то чтобы уклонялся от знаков внимания, которые она оказывала ему, но относился к ним равнодушно. Он был ровен, спокоен, даже любезен с нею. Это пугало Зару. Что он задумал? Зара не заметила, как усвоила с ним тот прежний кокетливый тон, к которому прибегала, когда хотела понравиться ему. Стефан не замечал ни ее тона, ни попыток как можно чаще попадаться ему на глаза. Он, казалось, довольно охотно общался с Чоном. Павел учил его владеть пилой, рубанком, молотком. Они часами пропадали в мастерской, которая давно бы поросла травой, если бы в один прекрасный день Чон не вернулся к своим юношеским столярным занятиям. Зара должна была радоваться тому, что Павел хоть какое-то время суток посвящал реальному делу, но ее и это раздражало. И пугало то, что Стеф совсем забросил свою писанину.

Ей казалось, что в свое время она хорошо изучила Стефана. Прежде его реакцию на то или иное событие она могла просчитать с большой точностью. Но теперь выяснилось, что она долгое время пробыла с человеком, которого так и не узнала. Предсказуемых людей Зара не уважала, и Чон ей прежде нравился именно своей непредсказуемостью. Но теперь поведение Павла не выходило за рамки, Зара ничего не ждала от него, точно имела дело с конченым человеком, нуждавшимся не в женщине, а в сиделке.

Последняя сцена, которая произошла между ними вчера, совсем опустошила Зару. Чон неделю назад перенес из прежней Стасиной мастерской свою последнюю картину и какое-то время просиживал перед нею, трогая пальцем застывшие мазки. Вчера он тоже уселся перед картиной. Из магнитофона лилась та же стеклянная музыка. Вдруг в какую-то минуту она пресеклась, как будто заело пластинку. И вдруг в комнате зазвучал прекрасный женский голос. Удивленная Зара приподняла голову от своего шитья — она штопала свои старые балетные туфельки — и увидела, что Чон, привстав с места, как будто окоченел. «Тихо, так тихо по глади заката…» — пел женский голос.