Книга Женщины президента - Ирина Лобановская

Она понемногу привыкла к своему недотепе и часто с удивлением пыталась догадаться, как же он остался живым до ее появления в его квартире.

Роман продолжался.

* * *

— Ты меня только, пожалуйста, извини заранее за мою дерзость великую! Но, по-моему, ты говорила, что мечтаешь покататься на лыжах? Вдоль красной реки и до синей горы?

Мобильник басил чересчур знакомо, слегка запнувшись на первом слове.

— А когда я мечтаю покататься, я случайно не говорила? — справилась Валентина.

— Что-то такое на границе между субботой и воскресеньем… Или воскресеньем и понедельником.

Так, кажется…

— Довольно неопределенно. Но во втором случае мы почти сразу попадаем на работу.

— Ах да, прости! Совсем забыл! Ты ведь у меня любительница поспать… Тина, по некоторым причинам мне удобнее в воскресенье. — Он стал серьезным. — Придется тебе выспаться в машине.

Идет?

— Идет, — согласилась она.

— Какая ты у нас нынче кроткая да терпеливая, — неожиданно съязвил он. — Даже снова соглашаешься на пытку холодом! А кто-то, помнится, сказал, что я настоящая скотина! Как же ты соглашаешься опять ехать с таким в лес? Да что там — в лес! Это полбеды!

Как ты соглашаешься с таким мерзавцем спать?!

И ведь уже не в первый раз!

— Жаль, что у меня нет под рукой большого сугроба… — пробормотала Валентина.

Тарасов засмеялся.

— Ладно, твоя взяла! Я подъеду к одиннадцати.

Результат имеет силу приговора.

Утром в понедельник Юлька, как обычно, вбежала к Тарасову в кабинет, шлепнулась на стул, открыла было рот для приветствия и замерла в недоумении. На батарее нагло развалились огромные ботинки президента.

«Что они там делают?» — подумала Юлька.

Он поймал ее удивленный взгляд.

— Сохнут, что же еще? — раздражаясь, буркнул Тарасов.

— Юлька глянула под стул президента: Тарасов сидел в одних носках.

— Утонул! — пробормотала Юлька. — Очевидно, бродил по неведомым тропинкам со следами невиданных зверей… Не успел высушить в машине?

Жанна Александровна ходит с тобой на лыжах? Не знала…

— Не ходит, а бегает, — недобро поправил он.

Да, он не успел… Сказал Насте, что заночует у матери… Что сказала своим Валентина, попавшая домой только утром, — осталось невыясненным.

* * *

Они неожиданно оба остановились на лыжне…

Тарасов объехал Валентину и стал рядом.

— «Мой конь притомился, стоптались мои башмаки, — неожиданно тихо пропела она. — Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры…»

И он ответил ей речитативом, хитро ухмыльнувшись:

Вдоль красной реки, моя радость, вдоль красной реки, До синей горы, моя радость, до синей горы…

* * *

Они опять, уже привычно, столкнулись глазами…

А где же река и гора, притомился мой конь,

Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?

На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда…

Оба дружно в унисон вздохнули и улыбнулись.

А где же тот ясный огонь, почему не горит? —

Спросила у высокого лыжника Валентина.

Сто лет подпираю я небо ночное плечом…

Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит,

Фонарщик тот спит, моя радость, а я ни при чем…

Он больно стиснул плечи Валентины.

И снова он едет один, без дороги, во тьму…

Куда же ты едешь, ведь ночь подступила к глазам?

Ты что потерял, моя радость? — кричу я ему.

А он отвечает:

— Ах, если б я знал это сам…

<Здесь и далее стихи Булата Окуджавы.>

— Только не здесь… — тотчас угадала Валентина. — Быстренько искупайся в снегу, тебе не привыкать! Он холодненький, белый и пушистый!

* * *

Юлькины глаза наполнились слезами.

— Запомни, Кнопка, что бы тебе там ни глючилось, — жестко отчеканил президент, но его, как всегда, подвели неподвластные согласные, — я никогда не бегаю на лыжах с женщинами! Ни при какой погоде! Потому что бегать с ними для меня примерно то же самое, что соревноваться по прыжкам в высоту с Кляксой! Тащи чай и побольше бутербродов! Я жутко, устал, вымок и хочу есть!

И вообще, это последние пробежки в этом году — «ласточка с весною в сени к нам летит»! Не заметила?

Она очень хотела ему верить…

— Это правда? — спросила она задумчиво. — Но ты мог мне хотя бы позвонить… Я вчера вся извелась.

Она была простодушна и доверчива, как трехнедельный котенок… Юля, девочка с площади Белорусского вокзала…

— Правда! — хмыкнул Тарасов, глядя в свой любимый стол. — Особенно насчет чая! И насчет весны тоже…

* * *

Соседка тетя Ася, заглянувшая поздно вечером к Юле узнать, не включили ли у нее наконец горячую воду, нарвалась на Юлькин кашель, и он ей не понравился.

— Тебе, Юлечка, нужно к врачу! Тут, говорят, совсем рядом живет замечательный доктор. Всех вылечивает. И берет недорого! Если у тебя нет денег, я одолжу. Опять небось всю зарплату на тряпки просадила!

— У меня есть деньги, — вяло сказала Юлька. — А для кого мне наряжаться, тетя Ася?

— Как это — для кого?! — изумилась соседка. — А этот твой-то верзила.., приезжал еще тут с тобой не раз… Ну здоровый такой!.. Ты знаешь, о ком я говорю!

— Знаю, — не стала отрицать очевидное Юля. — Но у него жена, дети…

— Как — жена?! — совсем растерялась старушка соседка. — Да еще и детишки… А зачем же ты, Юлечка, связалась с женатым? Знала — и все равно связалась?!

— Ну вы прямо наивная, тетя Ася, как малое дитя! — сказала опытная Юлька. — Слово есть такое — «любовь»! Она вроде пыли: никогда не знаешь, откуда берется! Только тряпкой не смахнешь — и все объяснение!

— Слово?! — почему-то разгневалась соседка. — Ты о словах мне тут лекций не читай! Грамотные все стали, шибко умные! Все знают, все понимают! Зато потом слезы горькие льют, и никакие слова тут уж не помогают! Даже о любви!

— Ваша правда, тетя Ася, — согласилась понурая Юлька. — Слова не помогают… — И снова сильно закашлялась.

— Завтра же узнаю про врача, — сказала тетя Ася. — А пока давай я тебе налеплю на ночь горчичники.