Книга Желания - Ирэн Фрэн

Американец попытался улыбнуться. Он в самом деле был очень влюблен.

— Я была слишком капризной, — продолжала Ирис Спенсер. — Командор, вероятно, это почувствовал. Он не настаивал. Если бы он настаивал… — Вдруг она стала серьезной. — Я ни о чем не жалела. Он был невыносим, изворотлив. В этом человеке было что-то двусмысленное. Словно в нем сражались две противоположные силы. Это зачаровывало, даже если было понятно, что, уступая ему, ты идешь навстречу своей гибели. В два счета, словно по мановению волшебной палочки, он мог дать женщине все. И все отнять. Казалось, ему все было позволено.

В устах его матери это были сильные слова.

— Все ему удавалось, — заметил Тренди.

Ирис резко сломала сигарету:

— Я бы не хотела его удачи.

— Но Констанция фон Крузенбург…

— Крузенбург — исключение, — вмешался американец. — Разве она способна любить?

Ирис Спенсер скорчила гримаску и тряхнула белокурыми волосами.

— Командор приносил женщинам несчастье.

Тренди вдруг заметил, что она говорит в прошедшем времени.

— Послушать тебя, так Командор — человек конченый.

— А кто не конченый в этом мире… Ты ведь видел его — он один… Такое случилось впервые! Командор никогда не появляется один. Он всегда с какой-нибудь новой женщиной. Иногда можно подумать, что дело только в его амбициях. Что это единственная сила, удерживающая его в жизни. Возможно, ему понадобится столько же сил, чтобы погибнуть. Ну же, давайте развеселимся! Ты слышал разговоры о конце света? В Америке на этом помешались еще больше, чем здесь. Увы, в зловещем стиле! Улицы заполонили сектанты, предрекающие адовы муки. В Париже, по крайней мере, развлекаются. Но будем практичными. Эта катастрофа ожидается в канун Нового года.

— Я читал, что она состоится сегодня вечером.

— Из-за Крузенбург? — перебил Тренди американец. — Боюсь, сегодня ее верхнее «до» вряд ли сможет обрушить большую люстру…

— Но, может быть, потолок рухнет после антракта! — возразила Ирис Спенсер. — И все равно это будет не конец мира, а только конец Оперы!

— Для нас это будет одно и то же, — заметил ее спутник.

Но Ирис его не слушала. Она прижалась к сыну, изображая с ним влюбленную парочку.

— Конец мира — какая прелестная мысль, не правда ли? Нам надо до того еще увидеться, чтобы поговорить о тебе. О тебе и обо мне… Это такая редкость. И если это в последний раз, я просто должна рассказать тебе о своей жизни. Чтобы в аду ты мог написать обо мне мемуары!

Ирис Спенсер расхохоталась. Ей нравилось шутить на эту тему. Решительно она ничего не боялась или успешно притворялась. Удавалось ей это превосходно, даже ее американец притих.

Тренди назначил встречу на завтра, в отеле, где она остановилась. То, что мать рассказала о Командоре, выбило его из равновесия. Ирис Спенсер поспешно удалилась, необыкновенно светская, обмениваясь обычными короткими приветствиями и улыбками. Толпа сомкнулась вокруг нее. Становилось довольно душно. Тренди захотелось глотнуть свежего воздуха. Он попытался пробиться в толчее к лестнице и поднялся на несколько ступеней, но тут его прижали к перилам, и он увидел в нескольких шагах от себя красивое, изборожденное морщинами лицо Малколма Корнелла.

Тренди не выказал ни малейшего удивления. Встреча с матерью исчерпала его способность изумляться. Профессор явился ему словно благословение свыше. Тренди попытался позвать его. Но только когда крикнул, Корнелл услышал его и, повернувшись, кивнул. Его тоже не удивило присутствие здесь Тренди.

— Идите сюда, — повторил Тренди. — Поднимайтесь. Мне надо с вами поговорить.

Не без труда они встретились и вырвались из толпы Тренди увлек Корнелла в маленькое фойе, казавшееся более тихим, — в комнату с огромными зеркалами, в которых отражалось множество людей.

— Где Рут? — сразу же спросил Тренди.

— Она устала. В последний момент сказала, что у нее нет сил идти на спектакль, и осталась в отеле.

Корнелл чувствовал себя как-то неловко. Возможно, из-за смокинга, в котором ему было неуютно, или потому, что ему не хватало любимой трубки.

— Последнее время она не очень хорошо себя чувствует. Невзлюбила свой дом и переехала ко мне. Но это не слишком помогло. А когда я захотел поехать послушать Крузенбург, и мне удалось раздобыть билеты, я подумал — вот прекрасный повод ей развеяться. Но, сами видите, вдруг отказалась…

— Констанция вызывает у нее не очень-то приятные воспоминания. Когда Анна Лувуа…

Тренди спохватился — он говорит о певице, как о близком человеке, а об Анне — словно о чужом. Он надеялся, что Корнелл не заметил этого. Но было поздно.

— Дело не в смерти Анны, — отрезал тот.

— Тогда это…

Тренди запнулся. Имя Юдит не слетело с его губ.

— Юдит? Но Юдит тысячу раз писала матери, объясняя, что это необходимо для ее живописи, что ей придется пожить там некоторое время, даже если это опасно. Я не перестаю защищать ее, твердя Рут, что ее дочь нуждается в этой опасности, чтобы творить, что она сильная, что, возможно, она никогда так хорошо не рисовала… Творчество — это страсть. Как и все остальные творцы, Юдит питается тишиной, обретает власть в силе секретов. Рут не хочет это признавать. Я пытался убедить ее, объяснить, что это всего лишь пассаж, кризис, признак истинного художника — она отвергает любые мои аргументы. Она уже готова поверить, что ее семья стала жертвой злой судьбы, черной магии, дьявольского проклятия.

— Это просто способ. Почему бы и нет? «Дезирада» не внушает доверия.

— Юдит живет не с одним Командором. Есть еще Сириус. Тот вообще не выходит из дому.

— Вспомните вечер на «Дезираде». Казалось, что в нем участвовал сам дьявол…

— Планы дьявола известны с незапамятных времен, но с незапамятных же времен люди вольны отказаться от них. Юдит переехала на «Дезираду», но ее никто не тащил туда силой.

— И тем более никто не помешал ей в этом.

— Кто бы мог это сделать?

Тренди раздраженно бросил:

— Она еще так молода.

— Вы тоже.

— Но Командор…

— Командор — не Сатана, а Юдит — не невинная жертва! Немного ясновидящая, немного медиум, конечно, как и ее мать когда-то. Вспомните, как я был удивлен в тот день, когда Анна…

— Не говорите об Анне.

Это было сказано сухо, Тренди больше не мог скрывать свой ужас, боль, которую, на самом деле, следовало назвать ревностью. Он снова увидел проходящего мимо Командора, вспомнил его отсутствующий взгляд. Куда пропали его сияющее лицо, бьющая через край сила и осанка, которые Тренди отметил, впервые увидев его на «Дезираде»? Этого человека мучили страдания, боль; Тренди понял это, потому что испытал их сам. Он вновь почувствовал жалящие уколы, терзавшие его после отъезда со «Светозарной». В одиночестве Командора, в отстраненной манере, с которой тот нес свою ношу, Тренди не мог не заметить влияния Юдит.