Книга Ранние грозы - Мария Крестовская

Почти всю ночь она просидела в детской, чутко прислушиваясь к его дыханию, тревожно вскакивая при каждом его движении, и, подходя к нему, глядела с задумчивою лаской в его спящее, раскрасневшееся личико.

Когда она вспоминала, что Павел Петрович еще не знает ничего о том, что она решила по поводу маленького Коли, ее охватывало тревожное сомнение.

Быть может, ему будет слишком тяжело и неприятно исполнить ее решение?.. Быть может, она не смеет, не должна даже просить его об этом?

Она знала, что он согласится, но только боялась, что это будет ему больно и трудно.

И ей снова делалось так мучительно больно, тяжело и тоскливо, что она опять начинала страстно и горячо молиться.

– Господи, помоги ему… Помоги ему полюбить его… Вложи, Господи, в его сердце ту любовь, что вложил в мое…

И с горячею верой она вглядывалась в лик Спасителя и верила, что он ей поможет…

Через комнату от нее слышались монотонные голоса монахинь, читавших над покойницей Псалтирь, и, проходя мимо незапертых дверей, она видела возвышавшийся на столе белый гроб с обрисовывавшимися в нем неясными контурами тела, закрытого кисеей и покровом, и слабо мерцающие возле него высокие свечи.

Осторожными тихими шагами, боясь разбудить ребенка, вышла она из комнаты и молча, с грустной задумчивостью вглядываясь в лицо матери, опустилась на колени у ее гроба. И ей казалось, что в этом спокойном восковом лице, прекрасном мертвою торжественною красотой, она видела тот же мир и то же спокойствие, которые настали и в ее душе.

«Ты веришь мне, дорогая? – мысленно спрашивали она с тихими радостными слезами. – Верь своей Наташе и не бойся, ему будет хорошо…»

И она с благоговением целовала мертвую руку матери и говорила ей, как живой, страстно веруя, что она видит и слышит ее:

– А меня прости за все… За все… И люби меня там так же, как ты прежде, здесь любила свою Наташу…

Из глаз ее катились слезы и, падая, впитывались в тонкое кружево и кисею, покрывавшие грудь Марьи Сергеевны. И, уходя из этого мира, она как бы уносила с собою слезы и любовь своей дочери…

XX

Когда на следующее утро приехал Павел Петрович, Наташа только-только одевала проснувшегося Колю. Она сидела на стуле, придерживая его одной рукой, а другой надевала ему башмачки. Войдя в ее комнату, Павел Петрович увидел сразу их обоих. Услышав шаги, Наташа обернулась, вдруг вся вспыхнула, просияла и, быстро подняв Колю, но не спуская его с рук, рванулась навстречу отцу.

Но маленький Коля, увидев незнакомого высокого человека в большой меховой шапке и шубе, вдруг испугался и, откинувшись в сторону, закричал и заплакал, пряча головку на плече Наташи. Наташа, взволнованная, остановилась на мгновенье посреди комнаты, не зная, что ей делать: оставить ли Колю и броситься к отцу или успокоить сначала ребенка. Она тянулась одною рукой к отцу, а другою – крепко прижимала к себе плачущего Колю.

– Не надо… Не надо… – радостно шептала она ему, утешая и успокаивая его. – Это папа, Коля, папа!..

Ее душа в эту минуту была так полна восторгом и любовью, оба этих существа казались ей такими близкими и дорогими для нее, что, как бы чувствуя полное единство между собою и ими, она невольно соединяла и их, забывая все, что их разделяло. Павел Петрович, боясь еще больше испугать ребенка, молча, со счастливым и ласковым лицом стоял в дверях, не решаясь подойти ближе, и с каким-то нежным удивлением глядел и на Наташу, и на маленького Колю, прижимавшегося к ее груди.

Вместе с ней он машинально, с улыбкой повторял кричавшему и не дававшему им даже обняться мальчугану:

– Не надо, не надо…

Успокоившийся, наконец, Коля поднял свою кудрявую головку с плеча Наташи и сбоку, сердито и недоуменно разглядывал Павла Петровича.

– Он такой дикий… – торопливою скороговоркой говорила Наташа, блестя счастливыми глазами, и вдруг, рванувшись вперед, быстро приклонила его голову ближе и осыпала, смеясь и плача, страстными поцелуями его лицо и руки.

Радость их свидания была так велика, что в первую минуту они даже забыли, что заставило их свидеться. Но когда они хотели заговорить, оба вдруг вспомнили это, и им обоим стало совестно за то, что они могли это забыть.

И лица их стали серьезными и печальными, и все те слова, которые они только что хотели сказать друг другу, пропали вдруг и уже казались им неуместными и пошлыми.

Наташа первая заговорила тихим и робким голосом:

– Ты видел?..

Она не спросила прямо, что он видел, но знала, что он поймет ее и что говорить прямо им обоим будет еще больнее и тяжелее. Павел Петрович молча кивнул головой и, отведя глаза от дочери, задумчиво, но неосознанно взглянул на Колю. Коля совсем уже успокоился и, по-видимому, примирился с ним и уже тянулся с рук сестры к цепочке и брелокам Павла Петровича.

– Как это случилось? – спросил Павел Петрович, все еще не глядя на дочь.

Наташа вдруг вспыхнула и слегка отвернула лицо:

– Я не знаю… – заговорила она смущенно. – Меня не было… Я была в гимназии… – прибавила она, как бы поясняя. – А когда пришла… Все было уже кончено… – договорила она тихим упавшим голосом.

И они снова оба замолчали, машинально следя, как Коля тянулся к брелокам, но думая совсем о другом…

– Буль-буль, – залепетал вдруг Коля, поднимая глаза к лицу Павла Петровича.

Он все игрушки называл «буль-буль», и теперь, принимая брелоки за игрушки, тянулся к ним, желая непременно достать. Павел Петрович улыбнулся тою слабою, рассеянною улыбкой, которою взрослые часто машинально улыбаются детям, почти не думая о них в этот момент.

Но Коля, видя, что Павел Петрович не обращает внимания на его просьбу, повернулся вдруг к Наташе и, обхватив ее лицо своими ручонками, настойчиво повторял ей «буль-буль».

Наташа застенчиво и робко взглянула на отца.

Павел Петрович все с тою же задумчивою улыбкой отстегнул цепочку с часами и, отдав ее Коле, молча смотрел на него.

А Наташа, вдруг вспомнив, что отец не знает еще ее решения, крепче прижала к себе Колю и, склонив к нему свое лицо, тихо поцеловала его.

Павел Петрович серьезно и даже угрюмо глядел на него…

Наташа молча подняла на него свои глубокие темные глаза.

– Папа… – начала она тихим, печальным голосом.

Павел Петрович вдруг опустил голову и глаза.

Наташа еще ближе придвинулась к нему и положила руку на его руку.

– Возьмем его… себе… – заговорила она все так же робко и застенчиво. – Он не виноват…

И вдруг ей вспомнилось, как год тому назад эти же слова сказала Марья Сергеевна ей, Наташе. И тогда она не верила этому и не хотела, не могла найти в своей душе доброго чувства к этому ребенку. И вот теперь она сама просит об этом отца…