Книга Пинбол - Ежи Косински

Донна взглянула на Домостроя, пытаясь понять его отношение к своему рассказу.

— Потом, когда все было кончено, и мы с Марчелло вернулись в бар, я все еще была возбуждена, — продолжила она. — Мое тело буквально сочилось сексом, и я сотрясалась от оргазма к оргазму. Они накатывали и накатывали, когда он касался меня, и я хотела еще и еще. — Она помолчала. — Я ничего не имела против окружающих нас людей, но было в них что-то унылое, во всех этих мужчинах и женщинах, шатающихся в одиночестве по "Смертельному зною", во всех этих парочках, сцепившихся руками, но на самом деле друг друга не чувствовавших, во всех этих женщинах, одетых, как мужчины, и мужчинах, желавших, наверное, родиться женщинами. Временами мне хотелось смеяться над ними. Убогие людишки, думала я, духовные ничтожества. Но, посмотрев на них снова, я готова была заплакать от жалости к каждому из них, такому одинокому, такому отчаявшемуся, такому никудышному, что вынужден подсматривать, как другие занимаются любовью, и раз за разом осознавать, чего он лишен.

Должно быть, надо обладать определенной смелостью, чтобы прийти в это ужасное место, думала я, и лишний раз признаться себе в том, что наблюдать за мной с Марчелло или другими подобными нам парами — для них единственный способ соприкоснуться с миром любви, — так человек, не умеющий играть ни на одном инструменте, приходит слушать музыку в концертный зал.

В следующий раз, придя с Донной в "Смертельный зной", Марчелло снова повел ее в "Джем Сейшн", и снова за ними следовали бесшумные тени посторонних. На этот раз он отвел ее в один из самых больших склепов — сырой, прямоугольный и без стульев — и повернул к себе спиной. Он притянул ее к себе, и она спиной прижалась к его груди. Затем, лицом к человеческой массе, что неумолимо наползала на них из коридора, она ощутила под юбкой руки Марчелло, ласкающие ее легкими прикосновениями. Восхищенная толпа пожирала ее глазами. Когда, наконец, он вошел в нее сзади, она, ощутив себя нанизанной на него, стала изгибаться, то наклоняясь, то вновь прижимаясь к нему. Ее блузка расстегнулась, юбка, распахнутая сзади, чопорно свешивалась спереди, словно щит или фартук. Когда она ощутила, что вторит его движениям, толпа застонала. Плоть ее впечаталась в его плоть, она раскачивалась вместе с ним, оттягивая наступление оргазма, судорожно цепляясь за его тело, а толпа все протискивалась в черную впадину склепа, пока не овладела здесь каждым дюймом. Мужчины и женщины, словно чудовищная сороконожка, дышащая, потеющая, шарили по ее телу, ощупывали ее волосы, груди, бедра, живот. Донна была не в состоянии удержать их, и ее спасали только руки Марчелло, небрежно отпихивавшие их, закрывая вход в нее, который только что был распахнут настежь.

Донна бросила взгляд на Домостроя и тут же продолжила, словно не желала дать ему возможность вставить слово. В последующие недели она часто спрашивала Марчелло, отчего у него возникало желание возвращаться в "Смертельный зной" и заниматься там с нею любовью при посторонних.

— Марчелло рассказал мне, что он не такой, как большинство мужчин, предпочитающих справлять свои сексуальные нужды в уединении. Он способен достичь высот страсти, лишь занимаясь любовью в присутствии посторонних. Настоящее возбуждение от секса он чувствует не дома, где ничто и никто не разделяет их, а в местах, подобных "Смертельному зною", где близость или даже просто ее имитация постоянно подвергается опасности, испытанию — на сцене, на публике, чуть ли не в осаде.

"Смертельный зной" для него храм, где можно совершать экстатические ритуалы — как один на один со своей избранницей, так и в окружении сопереживающих зрителей. Заниматься там любовью, говорил он, это словно ходить по проволоке без сетки внизу. Даже предвкушение визита в "Смертельный зной" возбуждает его. Он часто воображал совершенно особенную ночь: или множество «евнухов» — одиноких покорных мужчин — преклоняют передо мной колени по его приказу и целуют мне ноги, или то же самое делают «каннибалы», которых в "Джем Сейшн" было больше всего, — сладострастных уродов, которых удерживает лишь его присутствие, но которые в любой момент готовы умыкнуть меня и, прежде чем Марчелло успеет меня отыскать, сделать со мной что угодно, как они часто поступают с другими мужчинами и женщинами, оставленными в лабиринте склепов "Смертельного зноя".

Собственно, я и жила-то с Марчелло так долго именно потому, что с ним начала ощущать себя более живой, чем когда-либо, а его воспринимать уже не как любовника, но стража, охраняющего меня от тьмы.

Марчелло непрерывно клялся, что любит меня, настаивая на том, что если я люблю его тоже, то не должна смущаться того, что мы проделывали в "Смертельном зное". Он говорил, что, хотя обладает там мною на глазах у множества людей, я не должна забывать, что это только глаза и ничего более. Между их телами и моим всегда находится его тело, а если они и касаются меня, то разве не касается меня песок, когда я лежу на пляже? Эти люди, говорил он, не более чем человеческий песок. Он убеждал меня, что в смысле секса я единственная женщина в его жизни, с которой он чувствует себя свободно.

Донна никогда не знала, где Марчелло бывает днем. Пока сама она занималась в Джульярде или готовилась к лекциям дома, он постоянно ездил куда-то по своей работе на видео, так что несколько ее попыток позвонить ему по номеру, что он дал, оказались неудачными: никто даже не снял трубку. В конце концов они договорились, что он переберется к ней, и, когда он приехал, ее поразило, как мало у него вещей — один костюм, несколько рубашек, две пары брюк, две пары туфель и набор туалетных принадлежностей. Неужели это все его имущество, удивлялась она. Потом она заметила, что у него никогда нет при себе кредитной карты, или автомобильных прав, или хотя бы записной книжки; ему никогда никто не звонит и не пишет. Когда она спросила об этом, Марчелло ответил, что он свободный художник, причем достаточно преуспевающий, чтобы не зависеть от столь прозаических вещей, как ежедневники или ежемесячные счета. Он сказал, что предпочитает платить наличными, и платил наличными за все, что покупал.

Он был неутомимым любовником, желание его было столь постоянным, оргазмы столь частыми, а семяизвержения столь обильными, что у нее никогда не возникало сомнений в его верности. Более того, она ни разу не обнаружила на нем ни малейшего следа каких-либо духов, помады или пудры, кроме своих собственных.

Но однажды Андреа Гуинплейн, сокурсница, пригласила ее и других студенток в квартиру Чика Меркурио, их общего дружка, посмотреть "Игру органа", порнографическую пародию на бродвейский мюзикл.

Как только начался фильм, на экране появился голый Марчелло — в титрах он значился Диком Лонго, — стоящий перед зеркалом в театральной гримерной и удовлетворяющий одной рукой себя самого, а другой невероятно толстую платиновую блондинку.

Потрясение оказалось столь неожиданным, столь убийственным, что какое-то время она отказывалась верить своим глазам. И все же осталась смотреть, как Дик Лонго проходит через вереницу жалких потаскух, демонстрируя свою, похоже, прославленную, способность изливаться на каждом повороте идиотского сюжета. В то время как Андреа со своим дружком и прочие студентки шумно реагировали на самые горячие эпизоды и обменивались грубыми шутками относительно телесных достоинств исполнителей, Донна постепенно сообразила, что это она, а не Дик Лонго является главным действующим лицом представления.