Книга Плывущая женщина, тонущий мужчина - Масахико Симада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наверно, хочешь эту ночь провести с ней наедине? Если подкинешь к оставшимся двадцати тысячам еще двадцать, сделаю так, что сможешь жить с Аои в номере триста тринадцатом без посторонних. Постараюсь переселить эту китайскую семейку в какой-нибудь другой номер.
– Возможность увидеться с Аои результат моего выигрыша. Ты тут ни при чем.
– Ну ты и жадюга! Не я ли тебя подбадривал, как друг? И мне никакого вознаграждения? Хорошо, двадцать тысяч иен, и мы квиты.
– Пять тысяч еще наскребу…
– Не шути так. Минимум – пятнадцать тысяч.
Мицуру помахал перед носом Харуо купюрой в десять тысяч иен и спросил:
– Что надо сделать, чтобы денег стало больше?
– Лично я предпочитаю рулетку.
– Ну тогда иди и выигрывай!
Харуо схватил купюру, сказал:
– По рукам, твоя взяла, – и рванул в казино.
Минут через десять он вернулся в приподнятом настроении, ухмыляясь до ушей.
– От твоего везения и мне кое-что перепало. За один миг десять тысяч иен превратились в двадцать.
Тут только Мицуру осознал, что к нему пришло везение. Он подумал, что, пока оно не ускользнуло, надо еще раз рискнуть. После того как он вновь обретет Аои – вступить в последнюю игру, поставив на право сойти на берег.
Половина третьего ночи. Мицуру, присев на скамейку, дожидался на палубе появления Аои и Брюса Ли. Военное положение было временно отменено, и с той же агрессией, с какой они охотились на заложников, гвардейцы ныне домогались продажных девиц.
Пассажиры, оказавшиеся в числе победителей, пользуясь мимолетной передышкой, спешили насладиться ночной прогулкой, болтовней с возлюбленными и друзьями, сексом. Сквозь двери и стены кают доносились женские стоны и скрип кроватей – в унисон с ритмом бортовой качки.
Впрочем, и с проигравшими, равно как и с воздержавшимися от игры, обращались терпимей. Те, кого преследовали гвардейцы, кого запирали в кладовой, в машинном отделении, в бойлерной, ныне либо просчитывали свои шансы в следующей партии игры, либо прикидывали, как раздобыть денег на выкуп, либо обдумывали способ отомстить кораблю, – короче, все были недовольны.
Было уже почти три часа, когда Аои наконец ступила на плавную дугу палубы. Она шла в сторону Мицуру с отсутствующим взглядом. Глаза были пусты, ноги босы. И двигалась она как-то странно, змеящимся зигзагом… Мицуру позвал ее: «Аои!», но не получил ответа. Ее шею стягивал собачий ошейник, за спиной, держа кожаный поводок, прикрепленный к ошейнику, замаячил Брюс Ли.
– Что все это значит?
– Да вот, выгуливаю на ночь глядя, – ответил невозмутимо Брюс Ли.
Мицуру выхватил у него из руки поводок и привлек Аои к себе.
– Пока она пребывает во сне, никто не может ее связать. Этот ошейник выражает мое бессилие. Я тебе завидую. Рядом с ней испарятся и твоя жалкая гордость, и твои муки. С нею ты выдержишь самые страшные испытания. Даже в аду эта женщина сумеет тебя утешить, Аои…
Обколотая, Аои насильственно заключена в узилище сна. На шее, отдающей кисловатым мужским одеколоном, следы поцелуев. Как только Мицуру увидел своими глазами недвусмысленные доказательства того, что Брюс Ли вторгался в ее тело, ревность и отчаяние сменились вздувающей жилы яростью и холодной решимостью.
– Писаешь от восторга?
От этой реплики ярость прорвала плотину.
– Сволочь! – завопил Мицуру и бросился головой вперед на гигантское туловище Брюса Ли. Увы, этот отчаянный порыв был легко отражен, он получил удар коленом под дых и тут же осел. По-детски хныча:
– Скотина, – скрежеща зубами в бессилии причинить вред Брюсу Ли, он был готов изувечить себя.
– Что происходит? Бедняжка!
Холодная рука Аои коснулась щеки Мицуру.
– Надо уступать, а то какая же дружба? – Таким тоном, точно мимоходом разнимает спорщиков, Аои с полуоткрытыми глазами улыбалась в пустоту. Странно. Неужели эта женщина и в самом деле Аои? Как будто телесные соки, одарявшие Мицуру сладостно свербящим теплом, иссякли. Перед ним была холодная, скользкая, как слизняк, Аои.
– Обидно? Однако разве не говорят про японцев, что это народ, который даже обидам способен радоваться? Особенно если это интеллигентный мужчина. Я тоже желаю стать японцем. Когда я спал с Аои, мне казалось, мое желание осуществимо. Она крепко обнимала меня, трепещущего от ужаса в холодной тьме. Баловала меня как дитя. Мой член намного толще и длиннее твоего, и все же Аои так нежно ласкала его своим язычком!..
– Заткнись!
– Ну ладно. Если Аои во сне назовет мое имя, шепни ей на ухо: «Моя любимая мамочка!» Тогда она и у тебя пососет.
– Я тебя убью. Обязательно убью!
– Ну это дудки. Если твое самолюбие так сильно уязвлено, советую сейчас же наложить на себя руки.
Огласив палубу смехом, Брюс Ли удалился. Аои хотела последовать за ним, но Мицуру крепко схватил ее за руку.
– Аои! Это я! Мицуру! – закричал он, встряхнув ее.
– Мицуру…
– Скорее просыпайся!
Обняв за плечи, он повел ее в № 313. Какое унижение! Или судьба у него такая, чтобы у него уводили женщин?
Аои выпила, жадно глотая, воды, легла на кровать и тотчас погрузилась в глубокий сон. Мицуру устроился на другой кровати, уткнувшись лицом в подушку. Ему казалось, что он упал на самое дно, ниже трюма. Он выиграл пари, вернул Аои, но его соперник, исподтишка натешившись ее телом, закабалил и его, Мицуру, будущее. Он владеет временем на этом корабле. Время, протекшее за эту неделю, уже не вернуть. Пусть он, Мицуру, победил в игре, время невозможно перемотать назад.
Сколько надо сыграть партий, чтобы вернуть все, что отнято? Но должно же быть что-то, что можно отнять у его врага? Например, отобрать корабль. Разве не капитан приводит корабль в движение, не матросы и машинисты? Неужто они не хотят предать этого психа, бредящего революцией? А что, если бесноватым гвардейцам взбредет в голову изгнать своего босса, чтобы совершить истинную революцию? Б конце концов, достаточно разок пырнуть ножом, тюкнуть по голове гаечным ключом…
Свернувшись на кровати как броненосец, Мицуру вновь и вновь изничтожал Брюса Ли. Разрубал наискосок японским мечом, вгонял в висок отвертку, бил молотком, вставлял в зад бамбуковое копье, насаживая, как на вертел, пилой вонзался под ребра, прицеплял к якорю и бросал в море, обмазывал маслом и запихивал в раскаленную до двухсот сорока градусов печь, голым запирал на два дня в холодильнике…
Немного успокоившись, Мицуру сумел погрузиться в неглубокий сон. Некоторое время он раскачивался посреди темноты в люльке, собирался уже нырнуть в полное забвение и – проснулся.
