Книга Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

А между тем, эту весну ему хотелось держать на вожжах, чтобы не мчалась очертя голову. Чтобы успеть прожить основательно каждый её денёк.

Для полноты весеннего чувства он даже сгонял на дачу, поглядеть – много ли воды. Дом стоял притихший, как будто поблёкший, как будто даже подобравший полы – посередине великой апрельской лужи. Ивану захотелось стиснуть в объятиях этот дом. Наверное, он и стиснул бы, став на миг великаном, если бы не увидел под карнизом гнездо. Какие-то мелкие птички собрались в этом году жить с ними под одной крышей. «Ура!» – воскликнул он мысленно и повёз новость домой.

А дома, во дворе, подумал: и здесь хорошо! Как будто сдуло с земли гарь мелких человеческих безобразий – дыма, шума, брани. В глаза била одна весна.

И особенно хороша бывала весна по утрам во вторник и пятницу, когда Иван возил Макса на занятия. Это были подготовительные курсы при гимназии. Оля намеревалась отдать в неё Макса на следующий год, конечно, если они всё-таки не переедут за город. Причастность к такому важному этапу в биографии ребёнка вдохновила Ивана. Он с удовольствием вписал это маленькое утреннее мероприятие в поредевший реестр своих будней и теперь дважды в неделю, устроившись возле кабинета на банкетке, ухом и сердцем приникал к занятиям Макса.

Ему нравилось слушать, как ровно раскладываются месяцы – в четыре группки по три, и как легко поддаётся сортировке животный мир. «Максим, как ты докажешь, что на картинке апрель?» – спрашивала учительница, и Иван испытывал блаженство от того, что апрелю и в самом деле есть доказательства.

С удовольствием выслушивая Максовы уроки, он вспоминал столпы солнечных лучей на дачных лугах – в них был тот же порядок. И ему было жаль, что в детстве родители не сумели увлечь его естественными науками, а отдали сына на съедение фантазии. Да, тут ничего не попишешь, – фантазия растерзала Ивана. Тогда как если бы он увлёкся химией или биологией, ясный мир физических явлений сообщил бы ясность уму и сердцу. Пожалуй, его могла бы привлечь география со своими счастливыми подразделениями – геологией, гидрологией, метеорологией. Ну да что жалеть! Теперь главное – не упустить Макса.

И он думал о том, как трудно не упустить Макса, и как ещё труднее не упустить Костю. А не упустить себя – это вообще нечеловеческий труд. И очень хочется, очень нужно с кем-нибудь поделить его. Но никто, кроме незримой правды, к которой обращаешь молитву, тебе не поможет.

В один из апрельских дней Иван пошёл в магазин, и оказалось, по всей земле женщины моют окна. Они мыли их с весёлым остервенением. Видно, только этого им хотелось всю зиму, но не давал мороз.

И Костя, как выяснилось, тоже мыл окна. «Я мою окна! – вопил он по телефону. – Приезжай посмотреть! Может, это только раз в жизни!»

Иван поехал по двум причинам. Во-первых, нельзя отказывать человеку, заново отстраивающему себя. Во-вторых, предыдущий визит к Косте, когда тот болел, не слишком удался. Хотелось его переписать.

Дверь в квартиру была не заперта. Иван вошёл и услышал свежий запах уборки. Костя стоял на подоконнике, как на сцене, с тряпкой в руке и орал приветствия.

– Ну что, прояснилось что-нибудь? – спросил Иван, задирая голову на труженика.

– А что, сам не видишь? – Костя кивнул на вымытую половину окна. – Прояснилась великая туманность! Человек перестал путать голос желания с голосом совести! Вот смотри, чего я хочу? Я хочу создавать великие творенья и распылять по земле. Хочу владеть Машей, Женей, Фолькером и еще многими – располагать их любовью, уважением, всем! Хочу преодолевать собственные пределы, двигаться во всех направлениях. Хочу узнавать и изменять Землю, охватывать взглядом одновременно всё, – он сделал паузу и улыбнулся. – Так вот всего этого не будет! Перебьюсь! Ведь верно же?

Костя спрыгнул с подоконника и, схватив свой вечно включенный ноутбук, показал Ивану. – Видишь, я всё стер, даже «корзину»! – всё! Думаю – ну, заживу теперь! И тут, представь, до меня доходит: а сколько всего моего у Фолькера, у остальных – как я это сотру?

– А какая разница, что у других, – утешил его Иван. – Если ты сам вырос из той поры – ты свободен.

– Да, – согласился Костя. – Но всё равно как-то стыдно. Сколько мне ещё будет стыдно?

Иван, прищурившись на солнце, поразмыслил.

– Думаю, пару лет, – сказал Иван.

– Ого! – присвистнул Костя. – Значит, два года вон. А хотя, у меня всё равно нет никаких планов. Меня вообще тошнит от созидания. Решил: ничего пока не буду планировать. Просто приведу мозги в порядок. И дом заодно – а то Бэлка на Пасху приедет. Времени стало – полно! Сплю, учу историю, учу английский. Но как же меня ломает! Я так уже чувствую, бросить баламутить мир – это всё равно, что бросить курить. Ну, ничего, придётся. В конце концов, у меня – Машка. Уж раз так вышло – будем с ней. А что ты думаешь? Меня, между прочим, принимают в доме! Аудиенция – дважды в неделю. Пьём чай – я, Маша и бабушка.

Иван молчал, давая Косте высказаться. Он не слишком-то верил в прочность его нынешнего благоразумия, но послушать было приятно.

– А в будущем, – продолжал Костя. – Когда меня перестанет тошнить от созидания, я займусь чем-нибудь безусловно прекрасным. Есть у тебя идеи на этот счёт?

– Ты знаешь, – сказал Иван, задумываясь, – когда у меня болел дедушка, я был поражён. Оказалось, даже лучшие стихи – плоские в сравнении с жизнью человека. Если уж кто безусловно прекрасен – так это мой дедушка. И моя бабушка. Ну, и ты ничего… – заключил он с улыбкой.

– Ты не понимаешь меня! – замотал головой Костя. – Я тебя спрашиваю: есть на Земле для человека безусловно прекрасное занятие? Прекрасное само по себе, а не для пользы тела или души?

Иван хотел было отделаться полушуткой, сказав, что мытьё окон – безусловно прекрасно. Но ему показалось стыдно шутить.

– Я думаю, – произнёс он, терпеливо подбирая слова, – надо очень сильно дорожить друг другом. Просто души не чаять. И не давать себе слабины. Потому что, конечно, хочется всё бросить, лететь свободно. Нельзя – надо возвращать себя к этому… не чаянию души. Больше ничего безусловного у меня, пожалуй, и нет.

Он произнёс свою сентиментальную реплику с удовольствием, нисколько не опасаясь насмешки. Но Костя и не подумал смеяться. Он молчал и смотрел с любопытством.

– Ты бы лучше окно домыл, – напомнил Иван. – А то болтаешь ерунду, и меня сбиваешь. Вон, у тебя одни разводы.

Он взял с подоконника тряпку и, пшикнув раствором, принялся аккуратно сводить со стекла оставленные Костей туманности.

– Да брось! Я сам домою! – крикнул Костя. – Я вообще тебя не затем звал. Не чтобы ты для меня, а наоборот. Я знаешь, зачем тебя звал? Хочу для тебя что-нибудь сделать! Мне сердце велит! Буквально долбит мне в мозг: сделай что-нибудь для этого зануды! Но я пока не вижу, что именно тебе нужно. Ведь это должна быть не моя фантазия – но то, в чём ты действительно нуждаешься. Мне хотелось бы обустроить твою жизнь Бэлкой – но видишь, ты упёрся. А зря – вы истинная родня, и то, что я её брат, подтверждает это. Главное, я знаю, в чём препятствие. Ты опасаешься, что твоя Олька с горя «поседеет» из рыжего в фиолетовый!