Книга Пересуды - Хуго Клаус

— Минеер Декерпел, — сказал я, — если бы я действительно пришел подглядывать в ваш сад, и если бы ваша жена меня на этом поймала, и если бы мы с ней перепихнулись, скажите честно, вы бы возражали, против этого? Неужели вы осудили бы человека? Ведь наша земная жизнь так коротка.

— Братец, я не буду обсуждать этого.

— Потому что я глуп?

— И это тоже. Послушай, Братец…

— Я тебе не брат.

Впервые он засмеялся. На его мокром носу появились морщинки.

— Нет. Ты — брат мерзавца, на чьей совести сотни убитых в Африке.

Я ощутил ярость. Смех Декерпела терзал меня, делал мне больно, он, можно сказать, задел струны моего сердца.

— Не смей говорить о Рене. Я… Расскажи-ка мне лучше о девочках.

Он что-то ответил, но я сперва не понял, потому что как раз в тот момент чихнул.

— Какие девочки? Где? Что? Когда?

Я не дал ему возможности что-то придумать, выиграть время, объяснить. Я поднял его одной рукой с дивана. И, опираясь на левую ногу, правым коленом врезал ему по яйцам. Взвизгнув, Декерпел скорчился. Он был поражен. Руки взметнулись в воздух, он попытался защититься, схватил меня за куртку.

— Ну уж нет, — сказал я и, ударив ребром ладони по его запястьям, освободился. В меня словно вселился мой брат Рене, тело стало сильным, совершенным, гибким; я с размаху врезал лбом по носу Декерпелу, нос хрустнул, кровь хлынула у него изо рта. Я отступил на шаг, и Рене покинул меня. Я даже не сразу понял, где я и что происходит.

Декерпел прижимал пропитанный кровью платок к липу, бровь его была рассечена он вытирал лицо рукавом. Я толкнул его на диван.

— Не надо, — сказал он.

— Смотри, не запачкай мне canapé[113], свинья.

— Отпусти меня. Пожалуйста. Я ничего не скажу жене.

Он откинул голову назад, вены на шее вздулись. Он сам напрашивался.

— Я ведь тебя предупреждал. Ты получил мое письмо, помнишь, о чем я там написал? Да нет, ты его выбросил.

Произнося это, я соскальзывал в неведомое, тошнотворное, жирное.

Ты имеешь в виду кровь на полу?

В кровавую грязь. В болото Господа Всемогущего, куда меня притащили и бросили одного, чтобы я скользил дальше и дальше, словно вылетев из седла тандема, который разлетелся подо мной на куски.

Я ничего не понимаю.

Не важно.

Декерпел сказал:

— Ты сломал мне нос. Это обойдется тебе недешево.

— Ты застрахован.

— Будет судебное разбирательство.

— Конечно. Разбирательство, на котором ты сможешь от всего отвертеться, признаться в какой-нибудь мелочи и демонстративно раскаяться.

Он не слушал. Он увидел третью часть Le Monde Animal и, пораженный, взял ее в руки. Я выхватил книгу, чтобы он не запачкал ее своими погаными, окровавленными пальцами.

— Знаешь, сколько стоит эта книга? — Он не верил своим глазам. — Откуда она у тебя? А остальные части у тебя тоже есть? Я заплачу пятьдесят тысяч франков, если они в хорошем состоянии.

— Обвиняемый, встаньте, — сказал я. — Как могу я даровать тебе прощение, если ты не раскаиваешься?

— Да я только этим и занят! — воскликнул он. — Все время. Но разве я виноват, что минеер Феликс уволил тебя.

Я видел, он косится на дверь, холодно рассчитывая шансы, как с девочками, находившимися в его власти. Я заглянул на кухню. В шведском буковом блоке, подаренном нам на свадьбу, торчало шесть ножей. Сверкающих, аккуратно расставленных еще Алисой. Их я не тронул, чтобы не нарушать заведенный ею порядок и свои воспоминания о том времени. Я взял нож, которым пользовался, когда работал у мясника. Декерпел увидел это.

— Прости меня, Господи, — пробормотал он. — Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое…

Вы не поверите, но именно в этот миг соседи-магометане, словно почуяв его призыв, завели свои страстные, жалобные молитвы.

Я тебе верю.

Декерпел, казалось, не слышал их пения, увлеченный своей молитвой.

— … И не введи нас во искушение, — произнес он, и я всадил нож в его левый глаз, и, едва он разинул рот, чтобы заорать, затолкал окровавленный платок ему в горло.

Он хотел убежать. Я нажал, и нож удивительно легко вошел в глазницу. Покачиваясь, он шагнул влево, два раза, потом вправо, два раза, словно пытался танцевать. Кажется, он застонал. Или это заурчало у меня в животе?

— Месть, — услышал я. — Месть.

— Месть? — спросил я.

Я обращался к манекену с идиотским, изумленным восковым лицом, залитым кровью, и ясно видел фразу, развернувшуюся в моем мозгу: немного мести, было написано там, гуманнее, чем полное отсутствие мести. Я хотел спросить манекен, согласен ли он со мной, но манекен повалился вперед, медленно, как в видеофильме, и мне захотелось нажать на replay, но тут Декерпел потерял сознание.

— Ты получил, что заслужил, — сказал я и вырвал нож из дырки.

Его рука дернулась к ножу, словно пытаясь помочь, или отмахиваясь от меня, или маня, я уже не помню. Пятно на сверкнувшем, словно хрусталь, лезвии ножа. Кошка Карамель вошла в комнату и стала лизать кровь. Я отогнал ее, и она зашипела сердито, как тигренок.

Я думал, кошка ушла вместе с Алисой.

Точно. Правда. Ты прав, кошки уже не было.

Дальше.

Дальше наступил миг, которого я ждал. Когда душа высвобождается из оболочки.

Ты снова перескакиваешь с одного на другое.

Да.

Продолжай.

Нет. В другой раз.

Он очнулся?

Да. Он открыл правый глаз, он заплакал, и он умер. Я нарисовал пальцем крест на его окровавленном лбу[114]. Но сразу испугался, потому что машинально лизнул свой палец. Кровь показалась мне сладкой. Я обмыл палец под кухонным краном.

Ты уклоняешься от рассказа о самом главном.

Жаль, что я не заснял все на видеокамеру. Тогда ты мог бы просто посмотреть. И не нужно было бы рассказывать. Патрик Декерпел страдал не дольше, чем необходимо. Не забывай, я работал у мясника.

Продолжай.

Я пошел в конец сада, в сарай, взял пилу по железу.