Книга Каждый убивал - Ольга Новикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В которой посудине деготь побывает – и огнем не выжжешь…
Картинка, увиденная с порога спальни Тапира, то и дело всплывает под равномерный стук колес… Темнота за окном предательски подсовывает не зафиксированные тогда подробности… Обидно, больно… Брысь, брысь!
Вроде бы можно пережить… Обычный мужской левак… И я не без греха…
В кругу Анжелы такие ляпы легко заглаживаются шиншилловой шубой, «поршем» или бушароновским сетом из серег, колье и кольца, вроде того, который Олег подарил Нике…
Конечно, одно дело – другие. На чужую беду глядя, не казнятся. Второе дело – то, что втайне позволяешь себе… Но, оказывается, совсем третье – когда так поступают с тобой… Взгляд Тапира засел как нож в сердце. Никакого смущения, ноль виноватости… Наглое такое удовольствие… Мол, а ты что думала?
Я думала, что у нас джентльменский уговор: мы свободные люди, но мы вдвоем. Бережем друг друга от ненужной информации… Не обманываем, не скрываем, а именно бережем. Не так это просто… Все время следишь, чтобы никто из знакомых не видел тебя с кем не надо, чтобы не сплетничали, контролируешь себя даже после… в постели, когда тянет расслабиться и болтать все, что взбредет в голову. Эти каждочасные усилия – вот ее вклад в их союз. Бывший союз…
Удар, нанесенный Тапиром, словно взболтал всю жизнь Анжелы. С самого дна поднялась муть, про которую она, конечно, догадывалась, но о которой ни думать, ни знать не хотела.
Она опускает кожаную створку на вагонное окно, но это не помогает избавиться от отравного видения. Словно месть за то, что, пока гуляла по Парижу, не вспоминала про Тапира.
«Если ничего не можешь поделать, то научись жить с болью. Перетерпи – и отпустит», – говорила бабушка.
Анжела пробует переключить свои думы, но в одиночку это так трудно… Катюха малость перестаралась: сейчас бы не помешал хоть какой-нибудь попутчик. Пообсуждали бы небесный коллапс, порадовались тому, что повезло с билетами, нашлись бы общие знакомые – вагон-то самого первого класса, по-советски – СВ… Умный товарищ – половина дороги… А так одиночное комфортабельное купе кажется карцером, в котором придется просидеть почти двое суток. Именно что сидеть – с детства не могла уснуть в поезде. Сейчас попробовала – мука мученическая. Глаза закроешь, и Тапир как черт из табакерки выскакивает…
Нет, одной мне не справиться! С Никой бы покалякать… Она в самой аховой ситуации находит позитивную сторону. Находила… И умирала, наверное, просветленной: Ульяшу-то спасла… Даже не знаю, всех ли выловили, кто причастен? Приеду – первый звонок Глебу… Но сейчас… К кому сейчас кинуться?
Специально не глядя на часы, Анжела находит в мобильнике Катюхино имя. И хотя рывок импульсивный, но в голове сам собой складывается примерный план разговора. Спросить, с чего вдруг она организовала парижский присмотр? Не могла ведь знать, что заболею… И, может, расколется насчет Тапира… Любой компромат на него поможет решиться на окончательную и бесповоротную ампутацию любовничка. Удалось бы его в душе убить… Хм, а физически… Вот возьму и Глеба попрошу! Он умелый, он сможет! Есть в нем что-то такое…
– Ты, надеюсь, в поезде? – бодро спрашивает Катюха. Никакой заминки, как будто заранее проснулась и ждала звонка.
– Спасибо тебе! Еду, еду! Миль пардон за поздний звонок. Несчастные тоже часов не наблюдают… – хорохорится Анжела. Всегда становится легче, как только слышишь мелодию, которую выпевает голос подруги, – больше никто не умеет так интонировать самые простые слова. Отзывчивость – лекарство мгновенного действия… Помогает в себя вернуться… Выбил Тапир почву из-под ног. Сумел, гнида такая!
Всего несколько фраз – и ситуация обрисована. Деловые журналистские навыки в помощь. Но оказывается, для Катюхи это никакая не неожиданность.
– Мне так трудно было держать это в себе… – потерявшим звонкость голосом начинает подруга. – Но не могла я стать проводником… зла в твою жизнь… Мишка совсем недавно узнал, что одна из его собственных помощниц поучаствовала в подобной альковной сцене… А в Испании у Тапира есть бизнес-партнерша, с которой он, оказывается, как с тобой… Еще и ребенка только что с ней родил. Мы решили тебе рассказать, когда в Москву вернешься… А до этого Мишка попросил охранников из парижского филиала за тобой присмотреть… Правда, не столько из-за Тапира, сколько из-за Бизяева… Там у них какие-то неувязки в совместном бизнесе… У Тапира и Бизяева… А Мишка как посредник… Его насторожило, что Рюрикович насчет тебя копался… Они теперь черные метки посылают через близких людей…
Волна стыда, под которой тонет страх, накрывает Анжелу… Все знали… А я…
Как, должно быть, он смеялся в душе, когда я тормошила его насчет свадьбы… Чуть было платье не купила…
Но ведь это Тапир вызвал меня к себе, когда у него умер отец… «Только ты меня понимаешь, только ты можешь меня утешить…»
Господи, сколько раз объясняла безутешным подругам-брошенкам, что мужская инициатива абсолютно безответственна. Они могут сами начать кадреж, почти силком затащить в замужество… И ничего это не значит. Охотник сбил дичь, а жаркое из нее есть не обязательно.
Дура! Обычная баба-дура…
Но поток быстро отступает, с потрохами смывая остатки привязанности к Тапиру, уничтожая сожаления… Нельзя исцелить, так можно отрубить.
Образовавшаяся пустота кажется чистотой, почти стерильной… Жизнь возвращается в свое русло.
– Ты прямо спасла меня… – успевает начать Анжела.
Связь обрывается. Видимо, поезд проходит мимо какого-то засекреченного объекта… Но главное сказано… Что тут добавить? Сама Анжела никогда не рассыпается в витиеватых благодарностях и других обрезает…
Она залезает под одеяло, поджимает ноги к животу, руки складывает у груди и под мерный стук колес, как под самую совершенную колыбельную, засыпает в позе эмбриона… Свят прилипнет, грех отлипнет…
Звонок Анжелы застает Глеба на службе.
– Встретишь меня? Пожа-алста… Через два часа буду на Белорусском… По расписанию… Третий вагон. У меня комодик… машина нужна с багажником…
Без подсказки телефонного реестра не узнал бы ее голос… Дело даже не в помехах – понятно, в поезде едет… И не в хрипотце, вполне объяснимой при простуде или чем там она болела… Повадка у нее стала другая… Приятная… «Пожалуйста» совсем не прошлое, не надменное… Не «пожалста, поступай как знаешь», а мягкое, уговаривающее… Чистая женственность, которой не было ни у матери, ни у Вики и которой нет и не может быть у тех, с кем он имеет дело по службе.
– Конечно, встречу! Почту за честь! – выскакивает фигура речи, которую он никогда раньше не произносил. Высокопарность чуть снижена самоиронией. Но ерничанье не портит удовольствия чувствовать себя джентльменом.
Через два часа… Как это по-женски…
Глеб сразу переводит тающий срок на точное время прибытия поезда: 21.05. Она и возраст называет приблизительно, на данный момент, вместо того чтобы точно указать год рождения.
