Книга Записки гробокопателя - Сергей Каледин

Костя с трудом соображая, где взять денег, покатил тачку прочь. Другие-то старики с Валеркой вообще не здороваются, за падло считают. Им что, Валерка их сам побаивается. У Миши Попова в Городе серьезные друзья по наркоте, с ним все учтивы. У Женьки через комендатуру все зашоколадено. А у него, у Кости?.. Нету у него отмазки! Конечно, когда он с Мишей или с Богданом, никто не залупнется. А когда один?..

«О чем, козел, думаю? — усмехнулся про себя Костя. — Какая отмазка, зачем отмазка?! Послезавтра в Москве гудеть буду!»

— Слышь, земеля! Тогда уж пятерик бери для ровного счета, — по инерции обиженно крикнул Валерка. — Слышь?

— Слышу, — отозвался Костя.

Фиша выпиливал очко. Вернее, пол-очка в одной доске, пол — в другой.

— Фиш, дай трояк до получки, в смысле пятерку, — нахраписто заявил Костя.

Фиша не спешил давать деньги, и Костя понял: атака с ходу не удалась. Сейчас Фиша начнет нудить. Костя сел на доски и полез за сигаретами.

Фиша не нудил. Фиша аккуратно выпиливал полукруг в доске по красной карандашной линии. Перед шмыгающими вверх-вниз зубьями пилы на линии нарастал холмил опилок.

«Сейчас с чиры съедет!..»

Костя, не поднимаясь с досок, изо всей силы дунул на Фишину работу. Фиша дернул головой вверх и стал остервенело тереть запорошенные опилками глаза.

— Извини, — виновато сказал Костя.

Пилил Фиша точно по линии. Он молча взглянул на Костю, как на убогого, ерзнул пилой еще пару раз и, аккуратно придерживая снизу, принял выпавшее полукружье.

— Дай трояк, — сбавил Костя.

— Получка, Костя, была вчера, — сказал Фиша. — У тебя получки вчера не было. И тебя не было. Ты вино пил. С Богданом.

— Ну и что теперь? — устало сказал Костя. — Застрелиться?

— Не пей вина…

— Гертруда, — усмехнулся Костя, — дай денег, чего ты жмешься?

— А ты помнишь, сколько мне должен? — склонив голову на плечо, со справедливой укоризной спросил Фиша. Точно так вот Костю допекала дома мать.

— Много, Фиша, много, — закивал Костя. — Все отдам. Все. Бабки огребем в субботу…

— Я тебе дам еще раз денег, если ты мне пообещаешь, что ты берешь у меня деньги не на вино. Разве ты не понимаешь! — Фиша возвысил свой обычный монотонный голос и соответственно воздел руки к небесам. — Ты можешь стать горчайшим пяницей! Как все! Как Нуцо!

— Чего? — Из ямы показалась улыбающаяся небритая морда цыгана. — Оставь курнуть!

Костя протянул ему бычок.

— Фишка денег не дает.

Нуцо, обжигая пальцы, досасывал окурок.

— Дай Косте денег. И мне дай.

— Тебе — таблетку! — отрезал Фиша, и Костя понял, что ему Фиша денег даст.

— А чего вы, собственно, не пашете? — нахмурился Костя. Надо было добавить что-нибудь поосновательнее, и Костя выпалил не совсем свое, но в настоящий момент подходящее: — Приборзели?!

— Лопатой больше не берет, — сказал Нуцо. — Клин нужен. И кувалдометр.

— Что ж вы, гады, сразу не сказали? — Костя даже застонал. Переться теперь в кузницу, клянчить клин, кувалду… От одной мысли мозги скручивались. Костя страдальчески поморщился, поднял глаза на Фишу. — Пятерку дашь?

— Дам, — торжественно объявил Фнша. — Иди за клином.

Костя тяжело поднялся с досок.

— Пойдем, — сказал он Нуцо. — Сам все попрешь. Я — дед. Понял?

Когда вернулись с инструментами, Фиша читал книгу.

— На, — строго сказал Костя. Нуцо синхронно его словам скинул с плеча на землю клин на приваренной арматурине и кувалду. — Пашите, гады… Фиш, ну?.. Костя протянул руку.

— Ты мне подиктуешь сегодня? — с ударением на последнем слове спросил Фиша, не спеша расстегивая пуговицу на коленном кармане.

Костя молча следил за второй пуговицей, которая оставалась нетронутой.

— Часочек, — уточнил Фиша и протянул Нуцо завернутую в бумажку таблетку.

— Нуцо! — чуть не плача, простонал Костя. — Он смерти моей жаждет. Меня блевать волокет, а он — «подиктуй»!..

— Дай Косте денег, — вступился Нуцо. — Дай!

— Хорошо, — сказал Фиша. — Вот мы позанимаемся, потом я тебе дам денег.

— Слушай меня, Фишель, — сказал Костя, дыша в лицо Ицковичу перегаром, который Богдан называл перегноем. — Учти, Ицкович, вас, всю вашу масть, вот именно за это в народе не любят. Вот таким своим… некорректным поведением ты возбуждаешь в нашем народе антисемитизм. Я правильно говорю, Нуцо?

— Точняк, сто процентов, — не поняв ни черта, кивнул Нуцо и на всякий случай хмыкнул.

Фишель Ицкович, огромный, очень красивый, медлительный, еще некоторое время собирался с мыслями. Наконец он тяжело вздохнул и расстегнул вторую пуговицу на кармане. Костя перевел дух, стараясь дышать потише, чтобы не спугнуть Фишино решение.

Фиша достал потертый бабий кошелек и долго выуживал из него пять рублей жеваными бумажками.

— А теперь, Фиша, могу тебе сказать: подиктую. Иди в техкласс, я сейчас приду.

Улыбка расплылась по Фишиному лицу. Он завалил инструмент досками, накинул телогрейку и потопал через плац к стоявшему на отшибе голубому бараку тех-классу.

— Дуй на КПП, — скомандовал Костя Нуцо. — Деньги — Валерке.

Веселый, жизнерадостный Нуцо помчался по бетонке к воротам, унося с собой легкую неотступную вонь.

Костя пошел учить Фишу.

— «…Лев Силыч Чебукевич, нося девственный чин коллежского регистратора… — медленно диктовал Костя, прохаживаясь перед Фишей, втиснутым в переднюю парту, — вовсе не думал сделаться когда-нибудь порядочным человеком…»

Фиша писал, низко опустив голову к тетради. Над курчавыми его волосами шевелился, не уплывая, легкий дымок, потому что в зубах у Фиши торчала папироса. С куревом у него были странные отношения. Вообще Фиша считал курение недопустимым, хотя и не в такой степени, как вино и женщин, но во время особо сильных переживаний разрешал себе закурить. Занятия русским языком требовали от него большого напряжения, и смолил он сейчас без перерыва — папироска так и ерзала из одного угла рта в другой. Курил Фиша самые дешевые папиросы «Север».

На стене техкласса висел двигатель внутреннего сгорания с обнаженными разноцветными внутренностями. За окном на плацу, пригретом весенним полуденным солнышком, в подтаявшей лужице дрались воробьи. «А ведь дембель-то вот он», подумал Костя и, сладко потянувшись, открыл рот зевнуть.

— Евре-ей? — вдруг спросил Фиша.

— Чего? — недозевнув, щелкнул зубами Костя. Фиша строго смотрел на него своими подслеповатыми припухлыми глазами в пушистых ресницах.

— Он евре-е-ей?