Книга Невероятные похождения Алексиса Зорбаса - Никос Казандзакис

– Так что же Зевс? Не увиливай в сторону.

– Эх, несчастный он! – вздохнул Зорбас. – Только я знаю, как он натерпелся. Он и вправду любил женщин, но не так, как думаете вы, бумагомаратели, совсем не так! Он их жалел, понимал страдание каждой из них и ради них жертвовал собой. Когда он видел, как где-нибудь в провинции старая дева сходит с ума или с какой-нибудь лакомой женщиной – пусть даже и не лакомой, а уродиной! – нет рядом мужа, а ей не спится, он, сердобольный, творил крестное знамение, переодевался, принимал тот вид, который был на уме у женщины, и входил к ней в комнату.

Поверь, у него совсем не было настроения для любовных трудов, нередко все это ему совсем надоедало, и нужно отдать ему должное – как он только, злополучный, поспевал управляться со столькими? Часто он уставал и был не в духе. Случалось ли тебе, хозяин, видеть козла, который покрыл нескольких коз? Из пасти у него слюни текут, глаза мутные и гноящиеся, кашляет он, хрипит, на ногах едва держится. В таком вот плачевном состоянии нередко бывал и бедняга Зевс. Возвращается он домой рано утром и говорит: «Когда же, господи Иисусе, прилягу я наконец и отосплюсь? На ногах уже не стою!» – и только слюни утирает.

И вдруг слышит он стон – какая-то женщина на земле сбросила с себя простыни, вышла на террасу и застонала. И тут же сердце у Зевса размякает. «Эх, спущусь-ка я снова на землю, – бормочет он, – спущусь снова на землю, горемычный, – женщина застонала, спущусь утешить ее!»

До того довели Зевса женщины, что свело ему поясницу, то и дело тянуло его на рвоту, разбил его паралич – и испустил он дух. Пришел тогда его наследник Христос, увидел злосчастие старого бога и сказал: «Подальше от женщин!»

Я слушал Зорбаса, восхищался свежестью его мысли и трясся от смеха.

– Смейся, смейся, хозяин, но если даст то богодьявол, пойдут наши дела в гору – мне это кажется невозможным, но не в том дело! – знаешь, какую я фабрику открою? Брачное бюро! «Брачное бюро „ЗЕВС“»! Будут приходить ко мне несчастные женщины, которым не удалось найти себе мужа, старые девы, дурнушки, хромые, косоглазые, горбатые, а я буду принимать их в салоне, все стены которого будут увешаны фотографиями смазливых молодцов, и буду говорить им так: «Выбирайте, прекрасные дамы, кого желаете, а я возьму на себя труд сделать его вашим мужем». Найду я какого-нибудь похожего парня, одену его, как на фотографии, дам ему денег и скажу: «Улица такая-то, дом такой-то, отправляйся поскорее к такой-то, поухаживай за ней. Не брезгуй – я за все плачу – переспи с беднягой. Наговори ей нежных слов, какие мужчины говорят женщинам и каких несчастная никогда не слышала, поклянись жениться на ней, доставь горемычной немного удовольствия, которое получают даже козы, черепахи и сороконожки…»

А если когда-нибудь попадется вдруг старая тюлениха наподобие нашей госпожи Бубулины, которую, сколько ни плати, никто не пожелает утешить, ну, тогда я перекрещусь и сам займусь ею – я, директор бюро! Дураки будут говорить: «Погляди-ка на старого драндулета! У него что, глаза уже совсем не видят, нос совсем не чует?» – «И глаза мои видят, болваны, и нос мой чует, олухи, но есть еще у меня и сердце, и потому я сострадаю! А когда есть сердце, нельзя иметь ни носа, ни глаз! Пусть катятся они подальше!»

А когда и меня от чрезмерных благодеяний разобьет паралич и отдам я концы, откроет мне ключник Петр врата рая и скажет: «Заходи, Зорбас-страдалец, заходи Зорбас-великомученик, пойди приляг рядом со своим коллегой Зевсом, отдохни и ты, благословенный, ибо много вытерпел ты в жизни твоей!»

Зорбас говорил, воображение расставляло ему ловушки, в которые он тут же попадался, мало-помалу уверовав в свою сказку. В ту ночь, когда Зорбас уже закончил ее и мы проходили мимо смоковницы архонтовой дочки, он вздохнул и воздел руки к небу, словно давая клятву:

– Будь спокойна, моя Бубулина, прогнившая, измученная шхуна! Будь спокойна, не оставляю я тебя без утешения, нет, не оставлю! Четыре державы тебя оставили, молодость тебя оставила, Бог тебя оставил, но я, Зорбас, тебя не оставлю!

Уже миновала полночь, когда мы добрались до нашего берега. Поднялся южный ветер, его жаркие порывы долетали из Африки, наливая соками деревья, виноград и груди земли критской. Простирающийся в море остров, содрогаясь, принимал на себя жаркое оплодотворяющее дыхание ветра. Зевс, Зорбас, любовный южный ветер соединялись в моем воображении, принимая тяжелое мужское лицо с черной бородой, черными засаленными волосами, и оно припадало ярко-красными губами к мадам Ортанс – к земле.

XX

Мы улеглись на наших постелях. Зорбас довольно потирал руки.

– Хороший был день, хозяин. Что значит «хороший»? – спросишь ты. Полный! Сам подумай: утром мы были у чертовой матери – в монастыре и засунули настоятеля в мешок – да будет на нас его проклятие! Затем спустились в наше логово, встретили госпожу Бубулину, обручились, и вот, пожалуйста, – кольцо. Золотое, первый сорт: было у нее, говорит, два золотых английских фунта, которые дал ей в конце прошлого века английский адмирал. Мадам держала их на похороны, но теперь отнесла – в добрый час! – к ювелиру, и сделал тот кольца. Человек – таинство!

– Спи, Зорбас, – сказал я. – Угомонись, наконец, будет. Завтра предстоит торжественная церемония – установим первый столб подвесной дороги. Я и отца Стефана пригласил.

– Правильно ты поступил, хозяин, очень умно! Пусть придет козлиный поп, пусть придут старосты, раздадим свечки, и пусть их зажгут – это производит впечатление и поможет делу. Не смотри на меня так: у меня свой, персональный бог и персональный дьявол, а у людишек…

Зорбас засмеялся. Ему не спалось, мысли его бушевали буйным вихрем.

– Эх, дедушка! – сказал он немного погодя. – Бог да благословит его косточки! Был он распутник и капитан Пройдоха, как и я, но сходил паломником к Гробу Господню и стал хаджи[45]. Бог знал, что делал. Когда вернулся он в село, кум его, козокрад непутевый, говорит: «Эх, кум, не принес ты мне кусок Честного Креста от Гроба Господня!» – «Как это не принес, кум? – отвечает хитрый дед. – Тебя разве можно забыть? Приходи вечером ко мне домой и попа захвати – освятит он дерево, и возьмешь его. И жареного поросенка принеси, и вина – отпразднуем!»

Вернулся вечером дед домой, отломил от изъеденной шашелем двери кусок дерева – совсем крохотный, величиной с рисовое зернышко, завернул его в вату, капнул чуточку масла и стал ждать. И вот немного погодя приходит кум с попом и поросенком. Надел поп епитрахиль, совершил освящение, состоялась передача честного дерева, и все набросились на поросенка. И вот – представь себе, хозяин, – поклонился кум честному дереву, повесил его себе на шею и стал с того дня другим человеком. Совсем изменился. Ушел он в горы, присоединился к повстанцам, жег турецкие села, шел под пули, ничего не боялся. Да и чего было ему бояться? На нем было честное дерево, и свинец его не брал.