Книга Нанон - Жорж Санд

— Я поступлю так, как вы мне посоветуете, — согласилась я. — У меня уже нет сил что-либо решать самой.

— Ничего, это пройдет, — сказал он, — и вы поймете, какой добрый совет я вам дал. Вы такая бережливая и работящая, что и не заметите, как расплатитесь со мной, а поместье ваше между тем понемножку разрастется, так что через каких-нибудь двадцать лет цена его увеличится втрое, а то и вчетверо. Помните, что процент, выплачиваемый мне, будет уменьшаться вместе с вашим долгом. Но об этом мы поговорим завтра. А сегодня давайте потолкуем об Эмильене. Собираетесь ли вы извещать его о перемене в вашем положении?

— Ни в коем случае, господин Костежу! Я хочу предоставить ему благородную возможность взять меня бесприданницей! Кто знает, возможно, бедность моя явится камнем преткновения для его женитьбы.

— Нет, не думайте о нем так плохо! Я хорошо знаю Эмильена, душа его обитает в сферах более возвышенных, она чужда мелочных расчетов. Деньги в его глазах не имеют цены: Эмильен похож на святого евангельских времен, но, на его счастье, вы обладаете практической жилкой, в будущем вам придется думать за двоих. Выходите за Эмильена замуж и занимайтесь делами — вот вы и принесете ему счастье.

Все же я настояла на том, чтобы Эмильена оставили в неведении. Мне хотелось сделать ему приятный сюрприз, когда он вернется, так как я хорошо знала, что деньги, разумеется, его не интересуют, но к монастырю он испытывает подлинную привязанность и потому будет счастлив поселиться в нем навсегда. Словом, мы договорились, что сообщим ему лишь о смерти приора и о том нежном благословении, которое он послал Эмильену на смертном одре.

Видя, что я еще не оправилась от своей болезни и тоски по приору, господин Костежу предложил мне навестить Луизу де Франквиль.

— Дороги туда всего несколько часов, — сказал он, — езда развеет ваши грустные мысли, да и перемена обстановки тоже. К тому же ваш долг перед Эмильеном собственными глазами удостовериться в том, какими заботами окружена его сестра и в каком цветущем здоровье пребывает. До сего времени вы не могли сами, в этом убедиться, так что для начала употребите вашу нынешнюю свободу на визит к Луизе.

Я согласилась погостить денек во Франквиле, решив взять С собой Дюмона, чтобы избавить господина Костежу от необходимости провожать меня в монастырь, и на следующее утро мы тронулись в путь.

Дорогой господин Костежу много мне рассказывал о Луизе, вернее — только о ней и рассказывал. Я поняла, что он все пуще влюбляется в нее и втайне мечтает повести ее под венец, хотя она и корчит кислые гримаски по поводу его плебейского происхождения. Я спросила, знает ли Луиза о планах Эмильена на мой счет.

— Нет, — ответил господин Костежу, — она даже о них не подозревает. Вы сами решите, стоит ли ее подготовить к тому, что вскоре должно свершиться.

Я чистосердечно призналась господину Костежу, что очень боюсь, как бы Луиза не встретила меня высокомерно или даже с презрением.

— Вы ее не узнаете, — заметил господин Костежу. — От болезненного, озлобленного ребенка, какой вы ее знали, не осталось и следа. Она поняла неодолимость происшедших событий и смирилась с ними. Ее ненависть к революции — просто игра, детская забава, кокетство со мной, если хотите.

Дай-то бог!

— Так оно и есть. Луиза хочет, чтобы я любил ее, и своим поведением как бы твердит мне о том, что за счастье быть ею любимым я должен заплатить, покорно снося ее язвительные выходки, впрочем, мы уже давно не касаемся политики. Мне интересно узнать, как она отнесется к вашему предполагаемому браку с ее братом, но если вам неприятно говорить об этом, мы ничего ей не скажем.

— Я сама это решу в зависимости от того, как сложатся обстоятельства, — ответила я. — Еще неизвестно, как она меня встретит.

Скоро мы уже подъезжали ко Франквилю, и сердце мое учащенно забилось, когда я впервые увидела места, где мой милый Эмильен провел свое детство. Я выглядывала из окошка кареты, жадно рассматривая эту местность и ее обитателей. Передо мной мелькали холмы и овраги, совсем как в родном Валькрё. Правда, замок стоял в долине более открытой и приветливой, чем та, где раскинулся наш монастырь. Земля здесь была хорошо возделана и, судя по всему, плодородна, крестьяне, по виду отнюдь не бедные, держались довольно заносчиво и недружелюбно.

— Да, ужиться с этими людьми нелегко, — сказал господин Костежу. — Они страстно интересуются политикой, да только смыслят в ней меньше, чем ваши крестьяне. У них и вполовину нет того здравого смысла, что отличает жителей Валькрё, а честность никак не причислишь к их добродетелям. Но винить в этом надо не их, а обитателей замка, его многочисленную и развращенную челядь. Покойный маркиз совершенно не заботился о тех, кого именовал смердами, он предпочитал охотиться на волков и вепрей в своих лесах — в этом деле он знал толк, а крестьяне для него были вроде собак. Во время своих кратких наездов он проводил время в охоте или пирах, и хотя жители ненавидели маркиза, все же радовались его появлению в замке, ибо барский стол и барские забавы были неплохим источником доходов. Ничто так не развращает крестьянина, как возможность извлечь выгоду из подобострастного повиновения господину, которого он ни в грош не ставит. Но вот мы уже почти дома. Не судите о состоянии замка по его внешнему виду. Мы снесли несколько башенок и флюгеров с гербами, тем не менее замок по-прежнему очень красив. Но внутри эти милые крестьяне еще в восемьдесят девятом году все изрядно попортили и изгадили, а теперь они же бранят нас за то, что мы сняли эти гербы и сбили короны с голубятен.

В самом деле, прихожая производила удручающее впечатление. Нам пришлось пробираться сквозь настоящие развалины, чтобы добраться до парадной гостиной, не окончательно обезображенной и разрушенной, хотя стекла в ней были выбиты, а двери сорваны с петель. Оконные переплеты, изувеченные топором, висели скособочившись; замечательные гобелены, сорванные со стен, валялись клочьями на полу. От скульптурных украшений на огромном камине остались одни обломки, так же, как, впрочем, от великолепной золоченой лепки на потолке. Куски дорогих рам, вдребезги разбитые зеркала, до неузнаваемости изуродованные вещи свидетельствовали о том, что разрушали все, чего нельзя было унести с собою.

«И они еще сетуют на революцию! — думала я. — По-моему, они лихо сумели воспользоваться дарованной им свободой!»

По узкой лесенке господин Костежу провел меня в башню, меньше пострадавшую от разрушений, где он сумел устроить удобное и красивое жилище для своей матери и Луизы. Тут нас и приняла с изысканной учтивостью и добротой госпожа Костежу. Она знала и мою историю и историю Дюмона, именовала его гражданином и уговаривала побыть с нами, но он, сложив в уголок сверток с моими пожитками и поднеся госпоже Костежу корзину с отборными фруктами, приготовленными мною для наших хозяев, скромно удалился.

— Надеюсь, вы отобедаете с нами, — сказала ему старая дама.

Дюмон растроганно поблагодарил ее, однако он хорошо помнил, что прежде был неприметным слугой в этом замке, в каком-то смысле снова принадлежащем мадемуазель де Франквиль, и отлично сознавал, что хотя в монастыре обедал с ней за одним столом, здесь она не потерпит подобного равенства. Сославшись на то, что торопится обнять старых деревенских друзей, Дюмон ушел, и больше мы его не видали.