Книга Ложь - Тимоти Финдли

...

128. Дверь лифта открылась — и передо мной предстала Мерседес Манхайм, в темных очках, нетерпеливо ожидающая, когда кабина опустеет.

Кажется, она здорово опешила. Сняла очки и чуть их не уронила. Да, наша встреча явилась для нее полной неожиданностью. Она даже рот открыла от удивления, хрипло перевела дух и только потом обрела дар речи:

— Я думала, ты умерла!

Я стояла, придерживая рукой дверь лифта, чтобы не закрылась.

— Все твердили, что ты умерла, Ванесса! Просто не верится — это ты! — Глаза у Мерседес наполнились слезами. Она действительно думала, что меня нет в живых. И теперь раскрыла мне объятия.

Дверь лифта сильно давила мне на руку, когда я вышла в освещенный холл. На лице у моей старинной приятельницы отчетливо читалось, что она изо всех сил старается обуздать обуревающие ее чувства.

— Ох, — вырвалось у нее, раз и другой.

Мы обнялись. Мерси заплакала.

Дверь лифта у меня за спиной закрылась.

— Черт! — буркнула Мерседес мне в плечо. — Ну и ладно. Лучше пропущенный лифт, чем усопшая Ванесса Ван-Хорн.

Мы оторвались друг от друга и рассмеялись.

— Умерла моя мама, — сказала я.

— Вот как. Тогда все понятно. Когда мне сказали, что ты умерла, я написала Роз Аделле длинное письмо, но ответа не получила.

Я коротко рассказала о своих сердечных приступах, о том, как долго лежала в больнице, как долго выздоравливала. Мерседес пришла в ужас и бурно, даже чересчур бурно, выразила сочувствие.

— Нам с тобой еще рановато умирать. Дай-ка на тебя посмотреть! — Она отодвинула меня подальше и смерила взглядом с головы до ног. — Вид усталый. Ты же в отпуске, а как-то не заметно.

— Освоиться оказалось трудновато.

Я в свою очередь смерила взглядом ее.

Внешне Мерси совершенно не меняется. Благодаря регулярным подтяжкам уже сколько лет выглядит на тридцать пять. И по-прежнему кажется редкостной пришелицей из другой эпохи; «своенравная женщина», она никогда не теряла самоообладания, а ее индивидуальное чувство стиля и политическое постоянство принесли известность как иным безымянным кутюрье, так и политическим начинаниям. Капризная девчонка, убегавшая от мистера Гувера и от мистера Вандербилта, могла сменить пристрастия, но не манеры. Она сохранила давнюю патрицианскую осанку, давний живой смех, давний резкий голос, изысканно четкий. С другой стороны, ее лицо претерпело столько подтяжек, что она поневоле чеканит слова и говорит с полным отсутствием мимики, а глаза оставляют странное впечатление — их будто закрепили в широко открытом состоянии. Мерседес располагает весьма скудным набором выражений лица — как в «Ридерс дайджест», всё беспощадно урезано. Но личность ее от этого нисколько не страдает. Я по-прежнему очень ее люблю, испытываю перед нею — как всегда — благоговейный трепет и восхищение, уважаю ее. Масса денег и энергии, которые тратятся с умом и инвестируются творчески. Достаточно сказать, что, когда после кончины Мерси государство унаследует Манхаймовскую художественную коллекцию, мы все действительно станем намного богаче.

— Знаешь что, — сказала она, снова водрузив на нос темные очки, — сейчас я должна подняться наверх повидать приятеля. Он был на совещании и ждет меня. Но завтра мы с тобой пообедаем, и никаких возражений. — Она копалась в сумочке, тщетно что-то разыскивая, а я между тем успела заметить, что к золотой подкладке сумочки пришпилен бейджик, точь-в-точь как у той женщины с четвертого этажа, и на нем написано: Манхайм Мерседес. Посетитель. Молтби.

Гм.

Значит, ее приятель — Доналд Молтби, шеф ЦРУ.

Сей факт заставил меня изрядно всполошиться, но я постаралась взять себя в руки, чтобы Мерседес ничего не заметила по моему лицу, когда подняла глаза и победоносно просияла, потому что наконец нашла искомое.

— Ключи, черт бы их побрал! Они просто заговоренные и исчезают по собственному желанию. — Она сунула ключ в замочную скважину, вызвала лифт. — Полагаю, ты слышала, что я сказала. Обед, Ванесса. Повторять не стану. Завтра в полдень жду тебя в «Рамсгейте».

— Ладно, — ответила я. — Приду.

— Нам нужно многое обсудить, — добавила Мерси, готовясь к появлению лифта, который уже гудел в шахте. И повторила: — Многое… — А потом спросила: — Ты тоже встречалась наверху с приятелем?

Лифт остановился, открыл двери.

— Да, — ответила я.

Мерседес улыбнулась.

— Хорошо иметь приятелей на самом верху, а? — Она усмехалась, как могла, учитывая ограничения, наложенные последней подтяжкой. — Никогда не вредит. Разве знаешь, когда понадобится серьезная помощь? — Уже из кабины она напоследок крикнула: — В полдень! И никаких возражений!

— Да, никаких возражений. В полдень.

Дверь лифта закрылась, Мерседес уехала. А я приободрилась. Встреча с нею подняла мне настроение. Я помолодела лет на десять.

129. Когда Мерседес спросила, не с «приятелем» ли я встречалась наверху, я ответила «да». Хотя имела в виду Лили Портер. Но был и еще один «приятель», из компании Доналда Молтби.

Я говорю о печально знаменитом министре внутренних дел, Томасе Бриггсе, которого мимоходом успела углядеть в открытую дверь. Познакомились мы задолго до того, как он впервые осрамил свое ведомство и наше правительство. Дело, которое сугубо официально свело нас вместе — года четыре назад, как минимум, — было связано с национальными парками. Еще и тогда приглашение на конференцию к Тому Бриггсу повергло меня в замешательство. Могу только предположить, что оказалась среди сотни делегатов потому, что как раз в то время мое имя ненадолго приобрело популярность. Было это в 1980-м или 81-м, и «прославилась» я благодаря работе, незадолго до того выполненной для Центрального парка.

Думаю, то, что Министерство внутренних дел пригласило меня на конференцию, в какой-то мере свидетельствует, сколь умопомрачительным способом Томас Бриггс и его советники составляют свои программы. Для этих безнадежных дилетантов наверняка нет никакой разницы между Центральным парком и национальным парком, парк — он и есть парк, а раз Центральный — значит и национальный. И коль скоро я разработала для Центрального парка проект Японских садов, они явно решили, что я вполне подходящая кандидатура для конференции о природном наследии. Между тем любому разумному человеку было бы достаточно беглого взгляда на мою биографию и перечень наград, чтобы понять: мне там совершенно не место. Пригласить меня делегатом на конференцию о природном наследии все равно что послать Теннесси Уильямса[37]на конференцию по проблемам транспорта. Ведь он же писал что-то такое о трамваях?