Книга Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— Опрокинь, друг!

Тот выпил, поморщился, но поблагодарил и, пятясь, исчез в дверях. На дворе вновь грянула удалая песня.

А утверждают, что чудес на свете не случается и что народ остервенел.

Винценгероде, оба Иловайских, Бенкендорф, Волконский и Нарышкин вернулись за стол, чтобы в конце концов завершить затянувшуюся трапезу. Счастливых супругов отвели в предназначенное им помещение.

Велика сила языка общения. Французский язык сближал верхний слой врагов, делал справедливо обозленных русских добрее, гуманнее, великодушнее. Они скорее прощали и не были так мстительны, как того заслуживали пришельцы. Многие французские матери и жены должны были поблагодарить свой родной язык, который сохранил им близких.

Падение Москвы

Двое суток отряд Винценгероде кружил в окрестностях Москвы, иногда приближаясь к ней на расстояние десяти — пятнадцати верст. Кровавое зарево обнимало полнеба. Порывы ветра доносили душноватый запах гари, и довольно долго офицеры Винценгероде не могли понять, что происходит в первопрестольной.

Неужели Москва подожжена? Однако бушующее разными оттенками зарево лучше донесений свидетельствовало о начале гигантского пожара. Ничто иное не дало бы такой зловещий небесный отсвет.

Со всех сторон к Винценгероде слетались сообщения. Днем и ночью с пленных офицеров, которых на арканах притаскивали казаки, Бенкендорф и Волконский снимали допросы. Натиск французов, однако, не ослабевал. Постепенно отряд они отжали к Всесвятскому. Ужасно не хотелось отступать дальше — к Черной Грязи, и, посоветовавшись, решили оставить на полдороге Иловайского 12-го с авангардом, выполняющим роль арьергарда.

Материалы допросов, перехваченные французские донесения, данные казачьей разведки Бенкендорф собирал для государя в один пакет. Картина вырисовывалась не очень утешительная, но зато правдивая. Особенно много документов раскрывало истинное поведение французской армии в Москве. В столице мало насчитывалось домов, которые не подверглись бы разграблению. Почту государю доставляли курьеры и фельдъегери всего за сутки. По всему Петербургскому тракту стояли посты связи, которыми командовал подполковник Войска Донского Победнов. Письма Кутузова из главной квартиры буквально по мановению волшебной палочки переносились в Зимний — так хорошо действовала летучая казачья почта, охранявшая тех, кто доставлял пакеты.

Винценгероде решил отправить к государю храброго офицера — поручика лейб-казачьего полка графа Орлова-Денисова. Не успели порядком обжиться в Черной Грязи, как Орлов-Денисов прискакал назад. Ночью он поведал Бенкендорфу и Волконскому, как его встретили в Северной Пальмире:

— Не с хлебом и солью и не с штофом водки. Вся почта, господа, поступает к государю через Аракчеева. Прямо с заставы при казаке меня к нему и отправили. Конвой в город не пропустили.

— Это по-нашему, по-гатчински, — усмехнулся Бенкендорф. — Кто вас знает, ребята, что вы за люди? Не самозванцы ли? Наполеона в мирном Париже знаешь как берегли?

— Ну ладно! Привели к Аракчееву. Вы о нем представление имеете. Даже чаю не предложил. Взял пакет с депешами и велел: «Сиди здесь, носа не высовывай!» Запер кабинет на ключ и ушел. Комедия, да и только! В отхожее место не пустил. Сижу — мучаюсь. Минуты считаю. Наконец возвращается мрачнее тучи. О сдаче Москвы, велит, никому ни полслова. Грозно так посмотрел и спросил: понял? На тройку проводил с конвоем семеновцев — и к заставе! Петербург производит грустное впечатление. Дождик моросит, туман с крыш не сходит. Только там отдали пакет для генерала — и по затылку: иди, мол, скачи, ползи, но не оглядывайся. Спасибо лошадей резвых дали. Обстановочка в Петербурге аховая, на каждом углу патруль.

Поболтали, покурили трубки и уснули, накрывшись шинелями. Нутром чуяли, что продолжение истории будет, потому и поднялись рано. Как раз прибежал ординарец Винценгероде хорунжий Попов:

— Ваши благородия, пожалуйте к генералу.

Пожаловали. Винценгероде держал в руках конверт с печатью государя:

— Regardez quel Empereur nous sommes a la Russie![44]— сказал он с оттенком гордости и протянул конверт Нарышкину.

Тот бережно открыл клапан, стараясь не осыпать сургуч, и стал читать, сразу переводя текст на русский для Иловайских и других казачьих и неказачьих офицеров, которые или не владели французским, или владели слабо.

Удивительная ситуация! И в удивительную ситуацию попал французский язык, а не русские офицеры. Вот какие шутки учиняет история государства Российского. Что там варяги с Рюриком! Что там Гедеминовичи! Что там татарское иго! Вот где иго настоящее — язык!

— «Генерал, — начал звонким голосом Нарышкин, — я не могу постичь, что заставило генерала Кутузова отдать Москву врагу после победы, которую он одержал при Бородине, но все, что я могу вам сказать, — это то, что, хотя бы мне пришлось в поте лица обрабатывать землю в глубине Сибири, я никогда не соглашусь помириться с непримиримым врагом России и моим».

Позднее письмо государя стало предметом спора. Знаменитый историк и участник войны генерал Данилевский между тем считал, что оно адресовано Кутузову и, следовательно, звучало несколько иначе. Однако Волконский сам держал его в руках. Как ему не поверить? Но, быть может, существовало два схожих письма?

Ободренные посланием офицеры живо обменивались мнениями: значит, падение Москвы не вынудит государя искать мира? Конечно, он расстроен гибелью древней столицы, но ведь и князь Пожарский воскликнул в похожих обстоятельствах: «Россия не в Москве!»

Однако и без Москвы Россия — не Россия.

— Да, без Москвы Россия — не Россия, — громко произнес Волконский, прочитав вслух мысли остальных.

— Недолго ему торчать на колокольне, — сказал Бенкендорф.

Пленные на допросах сообщали, что Наполеон первым делом взобрался на Ивана Великого и оттуда обозревал необъятные просторы, открывшиеся перед ним.

Генерал Иловайский 4-й утверждал, что корсиканец хотел увидеть донские степи, обнаружив тем особое свое коварство и желание причинить вред казачьему краю. Наполеон действительно ненавидел казаков, считал их отбросами человечества и всячески поносил.

О пользе и вреде жестокости

Дежурный драгун вызвал Нарышкина наружу — в штаб доставили свежих пленных. Одним из них, на удивление, оказался офицер русской службы Оде де Сион, которого лично знали и Бенкендорф и Волконский. Оде де Сион вчера вечером явился на аванпост переодетым в купеческое платье и потребовал свидания с Винценгероде. Воспитание Оде де Сион получил, между прочим, в Пажеском корпусе, где его отец служил надзирателем. Еще до войны юноша поступил в Литовский гвардейский полк. Теперь он якобы бежал из плена, переодевшись. В начале кампании его взял ординарцем сам Барклай. В штабе Винценгероде Оде де Сиона встретили сперва благожелательно. Офицеры не страдали шпиономанией. Ни у кого не закралось ни тени сомнения. Оде де Сион подробно поведал о собственных злоключениях, и Волконский с Нарышкиным — чистокровно русские люди — предложили ему приют.