Книга Пророчество Корана - Хесус Маэсо де ла Торре

— Вы упорствуете в грехе и за это заплатите жизнью, господин зубодер! — Она смотрела на него с презрением. — Или вы полагаете, что о ваших делишках никто не знает? О том, как вы якшаетесь с предателями, обращенными и иноверцами? Гоните его пинками отсюда!

— Придет день, и я сорву с вас маску, — произнес лекарь в ярости. — Богом клянусь!

И тут случилось нечто, заставившее его окончательно потерять самообладание. Провидица, лицо которой, почти прозрачное, было покрыто жемчужинами пота, вперила в него испепеляющий взор. Она смотрела уже сквозь него, когда бросила странную фразу на латинском, которая, несмотря на шум толпы, будто стрела, пронзила его мозг:

— Ad necem ibis![153]

Не веря ушам своим, онемев от возмущения, он не нашел что ответить и глядел на донью Гиомар с каменным выражением лица. Однако в мозгу крутилось это «ad necem ibis», которому он не мог поверить. Что скрывалось за этой непонятной угрозой? Ad necem ibis. Умереть — почему? Она выдает желаемое за непременное или угроза реальна? Может быть, эта женщина чувствует, что он замешан в дело о бастардах короля Альфонса? А может быть, она прознала о поисках библиотеки и жаждет убрать соперника?

Ошеломленный, он перебирал одну догадку за другой. Богомолка с угрожающей гримасой плюнула ему под ноги и повернулась спиной. Молодой человек не успел обдумать случившееся, как двери Алькасара раскрылись настежь и оттуда появилась грозная королевская гвардия, будто ждала именно этого момента для придания законной силы чудовищной расправе. Офицер в шлеме и кольчуге, верхом на лошади, вытащил шпагу и взмахнул ею, будто святой Георгий своим разящим мечом, что вызвало панику на кафедральной площади. Он пришпорил коня и без всякого разбирательства приказал разогнать толпу. Убийцы в страхе дернулись в сторону соборных стен, ища защиты у капелланов и обожаемой донны, но после нескольких маневров место было расчищено от трусливого отребья, при этом несколько человек были задавлены солдатскими лошадьми, храпевшими и пугавшимися искр, которые ветер разносил по мостовой.

Командир отряда скакал с поднятой шпагой в толпе буянов. Когда он оказался перед входом в собор, донья Гиомар властным и льстивым жестом привлекла его внимание и, указав на Яго, заявила:

— Капитан, этот — один из зачинщиков. Он должен быть наказан!

Яго в отчаянии не знал, как поступить. Конь офицера встал на дыбы, всхрапнул, и седок, вскинув шпагу, ударил врача плашмя в шею. Тот даже не успел отшатнуться, только услышал жуткий посвист, где-то вдалеке хохотнула богомолка, перед глазами мелькнули конские копыта. Тут он почувствовал острую боль в руке и рухнул на камни, уже чуждый всему окружающему. Погрузившись в какой-то темный и путаный колодец, он завис в пустоте. Боль заслонила все.

— Расходитесь! — крикнул офицер. — Идите по домам! Это приказ!

Площадь опустела. Зачинщики побоища бежали. Беспорядки на этом закончились. Над площадью повисло зловещее молчание, будто на поле боя. Фанатики, еще охваченные инстинктом разрушения, быстро растворились в боковых улочках, и открытое место превратилось в небесный Армагеддон, где воинство Агнца одержало верх над ордами Антихриста.

Кровавая охота за евреями закончилась вполне предсказуемо. Господь отвернул свое лицо, скрыв его в какой-то части небосвода, где царили только свет и разум.

Но, подобно разбитой стеклянной чаше, мир в когда-то приветливом ко всякому жителю и гостю городе рассыпался на тысячи осколков.

* * *

Когда колокол отзвонил вечерню, со двора капитула выехал возничий на колымаге с высокими бортами, несколько служащих альгвасила подобрали раненных в стычке, среди них был и Яго, и побросали на телегу. Телега повезла всех, жалобно стенающих, по дороге к лагуне Птичьих стай, где возница с той же степенью сострадания освободил телегу от содержимого, а затем исчез в ближайших кварталах. Те, у кого хватало сил передвигаться, с трудом выползали из вонючей мусорной ямы. Яго также стал собираться с силами, чтобы выбраться из нестерпимой вони и грязи нечистот.

Голова кружилась, ночь не предвещала ничего хорошего, его ждала лишь смерть, если он останется здесь. Холод и слепой подсознательный страх перед крысами заставили его как-то прийти в себя. Рывками, с дикой болью в плече, он отполз в сторону, чтобы крысы, гнездившиеся между камней, не приняли его раненое тело за аппетитного покойника. Испытывая тошноту, он пополз в сторону ручья с темной водой, полной мертвых грызунов, ища свет в ближайших домах, надеясь на помощь их обитателей.

Тут его отвлекла какая-то возня и писк; в слабом отсвете белых стен он стал свидетелем странной грызни в колонии хвостатых тварей. Часть из них, с серыми шкурами, по-видимому, прибывшая недавно на каком-нибудь датском корабле, атаковала многочисленную группу черных крыс; при этом голодные пришлые особи, разя острыми резцами, одерживали верх над местными, пополняя свалку бессчетными трупиками с длинными и облезлыми хвостами.

Яго окончательно пришел в себя. Он всегда был склонен поразмышлять над природными явлениями и редкими феноменами; и на этот раз он не мог не подумать о том, что прекращение чумной заразы совпало с бурей в конце августа, однако при этом имела место высокая смертность черных крыс, которые исчезали с мусорных свалок, изгоняемые из своих природных убежищ другим видом крыс с серыми шкурками.

Ночь раскинула свой черный плащ, скрывая в его смутных складках созвездия, которые отказались созерцать случившийся кошмар. Яго Фортун, уже на ногах, словно потерпевший крушение одинокий моряк, шатаясь, двинулся по длинному косогору в сторону ближайших домов. Тошнило, дышалось с трудом. Он падал, снова приподнимался над травой, его обуревал животный страх быть принятым за грабителя. Невозможно было сдержать судорожный кашель, он прижал голову к груди, при этом по лицу потекла кровь, а боль была непереносимой.

В этот момент к мусорной топи неторопливо приблизилась цепочка неизвестных. Он остановился и заполз в кусты ежевики, затаив дыхание и глядя на фонари, мерцавшие вдали. Они то сходились, то расходились, отступали и продвигались дальше, что было подозрительно. Тем не менее он сохранял хладнокровие.

Если его найдут здесь — кто бы то ни был: шайка воров или гвардейцы Совета, — он погиб. В отчаянной тиши послышался резкий лай одинокого пса, далекие шаги, какие-то непонятные голоса, и вдруг он вздрогнул от крика за его спиной. Глаза, к его ужасу, ослепил сноп света, человека за ним не было видно. Только чья-то длинная рука за нервно дергающимся светильником у его окровавленного лица и чей-то взволнованный голос.

«Это конец, Господи», — мелькнула мысль.

— Он здесь, нашел! — послышалось в ночной тишине.

Силы окончательно покинули Яго, мозг в этой исполненной беды ночи отказался принимать новую порцию отчаяния. Он страстно захотел одного: чтобы наступил новый день. Но пока оставалось только в ужасе смотреть на бьющий в лицо свет фонаря. Его танец в море тьмы не оставлял ему надежды на спасение.