Книга Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наш писатель держал язык за зубами так долго, как только мог. Я видел, каким несчастным он себя чувствовал среди чванных болтунов, ибо все эти людишки в военном и в штатском, никогда в своей жизни ничем путным не занимавшиеся, да и сейчас ничем серьезно не интересующиеся, разыгрывали настоящую комедию, пыжились и важничали необычайно. И эти хвастунишки и пустомели взялись рассуждать о том, что делать с пятьюдесятью или шестьюдесятью миллионами человек. Все их предложения звучали просто чудовищно. Послушать их, так все немцы – сплошь преступники.
Наконец кто-то неосторожно спросил писателя, каково его мнение.
Писатель оглядел всех присутствующих. Я сразу увидел, как он сердит, но он начал спокойно.
– Единственное, что можно сделать, это перебить их всех, одного за другим, пока ни одного в живых не останется. Слишком сложна проблема для всякого иного решения, по крайней мере в настоящем собрании.
Все молчали, и он продолжал:
– Позвольте спросить, почему мы вообще обсуждаем эту проблему и кто нас об этом просил? Ибо если подойти к делу серьезно – а мы делаем вид, что это так, – то эта проблема потребует огромной напряженной работы всех лучших людей Америки, работы, которую нельзя завершить ни в пятьдесят, ни даже может быть, в сто лет, и я не думаю, чтобы наша страна жаждала взять на себя такую ответственность. А если она и готова взять на себя эту ответственность, боюсь, что лично я не смогу разделить ее ни в какой степени, так как у меня несколько иные планы на будущее. Прежде всего, я думаю, такая работа настолько значительна, что должна привлечь усилия людей, более к ней подготовленных, чем мы с вами. Если же мы здесь собрались, чтобы есть, пить и разговаривать, и разговоры наши не следует принимать всерьез, то я предложил бы лучше обсудить, что нам самим делать после войны, ибо тут мы все сможем с большим успехом использовать наше время и силы, чем в приложении к той проблеме, которая, как мне кажется, должна решаться самим немецким народом. Есть среди присутствующих хоть один немец?
Я было думал, что такими речами он навлечет на себя кучу неприятностей, но ничуть не бывало, ничего не произошло – все тотчас же забыли, о чем он говорил, и продолжали молоть всякий вздор, толочь воду в ступе, как говорится. Я уже здорово был на взводе к тому времени, так что мне было на них наплевать. Я знал, что им все равно не справиться и с самими собой, не говоря уже о немцах, и поэтому не принимал никакого участия в их трескотне, хотя тот парень, что задавал обед от имени правительства, то и дело справлялся о моем имени.
Я ему только отвечал: «Да ну вас всех… не приставайте!» – и все подливал и подливал себе.
Из этой первой встречи я многое узнал о людях подобного типа, которые пытаются изобразить из себя представителей целой нации – в данном случае американцев, – а в самом деле, насколько я понимаю, принадлежат к представителям низшей разновидности человечества. Людей, которым претит все это кривлянье и многоглаголание, не больно-то, видно, тянет к государственной деятельности.
В один прекрасный день Джо Фоксхол нам сказал, что достиг взаимопонимания с сержантом, и если мы сумеем подыскать квартиру и если мы четверо хотим жить вместе и делить между собой расходы, то можем переехать туда из казармы и обрести, таким образом, немножко больше свободы. Нам всем хотелось остаться вместе, так что мы тут же взялись за поиски жилища и через два дня переехали в квартиру из трех комнат: гостиная, две спальни с двумя кроватями в каждой и прекрасная большая ванная с душем. Мы с Виктором заняли одну спальню, Джо с писателем – другую, а гостиная была общая для всех. Все получилось отлично. Этот дом назывался Локсли Мэншн. Когда-то это был прекрасный особняк. Он помещался на Пэл-Мэл, улице лондонских клубов, в двух кварталах от Сент-Джемса справа и в двух от Трафальгар-сквер слева.
Джо ухитрился выменять у одного лейтенанта продуктовые карточки за бутылку шотландского виски (которую Джо приобрел по знакомству за три фунта стерлингов через одного из мальчишек-лифтеров в здании, где мы работали). Благодаря этому мы смогли договориться с содержателями Локсли-Мэншн, чтобы нам подавали завтрак, обед и ужин. Итак, мы вполне устроились, и у нас была уйма времени, чтобы поразмыслить о вторжении. Мы воображали, что оно начнется этак недели через две, в середине марта, но, конечно, этого не случилось.
Вторжение целиком занимало умы всех людей в Лондоне, в Англии да и в Америке, вероятно, тоже. Им пестрели все газеты. Каждый по мере сил пытался угадать, когда оно начнется, и вскоре прошел слух, что никакого специального вторжения не будет: дескать, вторжение идет все время и так – с востока на русском фронте и с воздуха. Мы держим немцев в смятении и беспокойстве – вот это и есть вторжение.
Итак, теперь у нас была своя собственная квартира и свои кабинеты. Скоро все было оформлено более или менее официально, с разрешения начальства, так как нам с писателем полагалось бывать по вечерам на совещаниях, а раз мы были писатели, считалось, что мы работаем дома в любой час дня и ночи. Как-то писатель мне сказал, что у нас с ним все улажено и что он старается теперь устроить Виктора и Джо. У меня и у писателя всегда был на руках какой-нибудь материал для сценария, который нужно было просмотреть и изучить, но он мне говорил, чтобы я не принимал этого слишком всерьез. Нужно, мол, прочесть материал, разобраться в нем и быть готовым ответить на возможные вопросы, но писать только письма друзьям да время от времени какой-нибудь рассказ.
Я написал отцу, написал матери, написал Вирджилу и дяде Нилу, потом – Лу Марриаччи и Доминику Тоска; написал я и женщине, с которой дружил в Нью-Йорке, и другой, которая уехала домой в Сан-Франциско из Огайо, и написал матери Виктора, как обещал. Я рассказал ей, как нам повезло, как удачно складывались наши дела и как счастлив был Виктор, да и я тоже. Написал я также Гарри Куку, и Нику Калли, и Вернону Хигби, и еще одно письмо Какалоковичу, Я получил ответ от каждого из них, но самое замечательное письмо было от мамы. У нее был такой красивый почерк, и писала она такие чудесные вещи – я просто в нее влюбился.
Письмо от матери Виктора, написанное за нее его женой, тоже было удивительное. Она молилась все время за нас с Виктором, и да благословит нас Бог еще и еще раз, и пусть я позабочусь о Викторе, а Виктор – обо мне.
Ну а дядя Нил! Черт возьми, я совсем с ним не был знаком, но он рассказал мне о том, что мне хотелось знать, больше, чем отец, мать и Вирджил, вместе взятые, – вероятно потому, что они не знали, как это выразить. Он писал, что отец работает у него и очень ему помогает. «Твоего отца все очень любят», – писал он. Старые ворчуны покупатели, которые раньше причиняли дяде массу беспокойств, совсем перестали ему докучать с тех пор, как отец подружился с ними и стал проявлять интерес к их жизни и хозяйству. У отца есть машина, писал дядя Нил, и он постоянно разъезжает с визитами к людям, с которыми знакомится в магазине. Он ни чем не торгует, а просто ездит, чтобы посудачить с людьми, посмотреть их хозяйство, но вскоре после его визитов люди опять приезжают в лавку и заказывают товару больше, чем когда бы то ни было. И заказывают не отцу, а самому дяде Нилу. Стали приезжать и новые люди – те, что познакомились с отцом у фермеров, которых он навещал. Дядя Нил сам человек непьющий, а вот отец, тот постоянно приглашает кого-нибудь из посетителей лавки в бар, просиживает там с ними и выпивает, и они становятся добрыми друзьями, и, когда после этого люди заходят в лавку, торговля идет куда веселее, чем прежде, это он признавал. Вряд ли, как писал дядя Нил, отец делает все это намеренно – он совершенно лишен коммерческой жилки, – просто его добросердечие привлекает людей. Теперь уж они с матерью никогда не расстанутся – это факт, утверждал дядя Нил. Сухой, теплый климат, видно, был отцу на пользу; на щеках у него появился румянец. Дядя Нил очень радовался, что у отца все пошло на лад; раньше он все удивлялся, почему его сестра не подумает о том, чтобы избавиться от моего отца, и не выйдет замуж за кого-нибудь другого, а теперь понял. Он писал также, что просто не знает куда девать деньги, – совсем как раньше говорил Лу Марриаччи, – так что отец теперь получает свою долю и будет получать всегда. Папа, мама и Вирджил переехали в свой собственный дом с десятью акрами хорошей приусадебной земли, а дядя Нил наконец собрался с духом и женился. Он писал, что все они ждут, чтобы я приехал к ним в Эль-Пасо надолго и хорошенько отдохнул, но я знал, что нигде никогда не останусь надолго, кроме как в моем родном Сан-Франциско, где я буду жить со своей женой и детьми. Но все-таки я был рад, что отец обосновался в Эль-Пасо.
