Книга Люди золота - Дмитрий Могилевцев

– О большом говоришь ты, мой брат. У меня ни такой власти над словами, ни стольких воинов.

– Так позволь мне помочь! Я теперь знаю: именно затем я шёл сюда все эти годы. Мы дадим людям закон золота и поведём их за собой. По нашему повелению будет мир или война за тысячи фарсахов отсюда – повсюду, куда достигает золото. Имена настоящих богов снова будут у всех на устах, и те, в ком проснётся их кровь, придут к нам!

– Хорошо, брат. Пробуй. – Балла рассмеялся. – Я давно уже знал: старость моя будет интересной.

Но исполнить задуманное оказалось куда тяжелей, чем представлялось. В этой земле время текло медленно и вязко, и никакое дело не совершалось здесь и сейчас. Ничего не делалось в точности одинаково и по плану, от дворца вождей до копей, все получалось наобум, случайно и непредсказуемо. За плохую постройку можно было попасть в клетку или на виселицу к Одноглазому богу, но следующий строитель, вздохнув, по-прежнему строил на глазок. Да и какое там мастерство, когда всего-то и нужно замесить глину с сухой травой да сплести из прутьев нехитрые стенки. Правда, здешние умельцы всё же изощрялись, громоздя мостки и вбивая колья, трамбовали грязь до высоты в полудюжину саженей, сооружали исполинские кучи, похожие на жилища местных муравьёв, слепых и белоголовых. Лучшее занятие мужчины здесь – сесть после полудня в тень шёлкового дерева на шкуры, богатым – на леопардовые и львиные, бедным – на коровьи, и лениво болтать до вечера, отмахиваясь от мух и попивая пальмовое винцо, пока женщины ковыряют мотыгами огород. А вечером танцевать и снова пить пальмовое вино да жевать орехи из леса Акан, здесь называвшиеся «кола».

Хуже того: бессмысленную, вязкую эту жизнь освящали сотни правил, обычаев и традиций. Всякий шаг, если спросить, оказывался не просто так, а из-за духа вон той грядки или прапрадеда. Все поголовно мужчины состояли в разнообразнейших тайных обществах (про которые все всё знали), – напялив маски и раскрасив тела, они собирались по ночам пить то же вино и скакать под барабан. Правда, время от времени совершалось там небезобидное, а иногда вовсе жуткое. Среди соссо не считалось зазорным есть человечину, а месть между родами нередко осуществлялась ночным налётом ряженых, закутанных в звериные шкуры. Мстители, подражая зверям-людоедам, уносили жертвы в заросли и развешивали кишки по кустам – на прокорм духам. Лакомые же кусочки: почки с жиром, сердце и мозг – поедали сами, сырыми, если принимал желудок, или обожженными на костре.

Балла не мешал народным забавам. Оставил младшим и старшим вождям право судить и заправлять жизнью родичей, запрещая лишь войну и грабёж чужих родов и племён, пусть даже и покорённых. И во всех землях кузнецы и охотники считались «людьми Канте», теми, чья жизнь не во власти рода, а под рукой вождя вождей, великого мансы Баллы. Глава всякой общины охотников, ходящих между землями, должен был предстать перед мансой, поклясться ему в верности и отдать лучших охотников мансе, чтобы встали среди тех, кто приносит жертвы Одноглазому богу. А с кузнецами манса обращался как с самыми уважаемыми людьми, освобождал их от дани. Помощников управителям земель всегда давал из кузнецов и из каждой кузнечной общины сманивал по нескольку семей в землю соссо, обещая землю, добро и почёт. За столицей мансы, у холма, где копали мягкую бурую руду, родился целый городок с печами, прудами и амбарами для угля. Там же дубили кожи, сушили дерево на древки и рукояти, варили из рогов клей, ковали острия, лезвия и доспешные пластины, обтягивали шкурами щиты, подгоняли рукояти и доводили клинки на точильных камнях. Лишь сам манса был властен над кузнецами и судил их сам. Юноши из кузнечных родов упражнялись во владении оружием, и отряд их был лучшим в войске Балла Канте. Охотники, взятые в войско, клялись в верности мансе и тоже каждодневно упражнялись, принося потом и растраченными силами жертву Одноглазому богу. Ходили строем, бежали вверх и вниз по холмам в доспехах, рубили чучела.

Инги смотрел на них, не переставая удивляться. Нигде не видел он подобной муштры, нигде так слаженно, страшно и смертоносно не бились пешие – всегдашняя лёгкая добыча всадников в прочих землях. Инги самому довелось пешим встречать атаку верховых, видеть пену на конских мордах и острия, нацеленные в душу. Кто сможет выстоять? Ведь не спрячешься. Налетят, живыми или мёртвыми, – сомнут, раздавят, разорвут строй, а за ними снова копья и оскаленные морды.

А воины мансы – стояли. Потому и брал Балла Канте город за городом, племя за племенем покорялись ему. Была и конница – знатные и зажиточные в покорённых племенах сражались на конях, многие вожди собирали сотни верховых. Манса брал в войско и их. Всадники хороши, чтобы колоть бегущих и разгонять толпы голых вояк, собранных вождями по деревням. Но против щитоносцев Баллы…

Инги видел, как люди пустыни бросились на них. Кони падали, проткнутые копьями, падали на людей, ржали, трепеща, а всадники всё наскакивали, и новые тела громоздились поверх. В мгновение лава налетевших туарегов вздыбилась, сбилась в кучу тел – и отхлынула, прореженная, разбитая и нестройная, а воины мансы стояли всё той же ровной стеной, лишь отступив на шаг от кровавой шевелящейся кучи.

После той недолгой стычки туареги, ещё остававшиеся в Тимбукту, ушли на север, а аменокаль Тадмекки прислал мансе послов, обещая дружбу и охрану купцов. Людей в Тимбукту манса оставлять не стал. Взял дань, клятву верности – и ушёл на восток, добивать остатки старого Уагаду. Ушёл не сразу: Инги попросился остаться в Тимбукту на пару дней – побродить по улицам, посмотреть в людские лица. Город сотни племён, дюжин языков. Сюда стеклись и верные старым богам, и новому, многоликому, но единому. Жили каждый по-своему, в домах, построенных по своему обычаю: одни в строениях, похожих на сундуки с плоскими крышами, с толстенными стенами из спекшейся глины, другие в круглых мазанках с кровлями из жердей и травы. Судились у своих судей, к своим жрецам шли праздновать и оплакивать – но торговать отправлялись к чужим. Здесь всякий пришедший с товаром мог найти соплеменников, получить совет и пристанище. Здесь решалось, сколько мискалей золота стоит невыхолощенный раб и сколько проса дадут за вьюк соли.

Всё решалось слаженно и работало в удивительном равновесии. Балла не тронул его и пальцем – лишь принял знатнейших города, охотно согласившихся подчиниться и платить налог новому хозяину. Этот город и не думал сопротивляться никакому врагу. Не имел ни войска, ни даже стен – но чудесно избегал разрушений и набегов. Никто в здравом уме и не думал нападать – ведь тогда немедленно разрушится торговля и тот, кто надеялся ухватить все богатства разом, потеряет всё, и его воины станут плевать в пыль перед ним.

Инги расспрашивал, пытаясь понять: как существуют много тысяч немирных, алчных и сведущих в добыче людей без верховного владыки, как не уничтожат друг друга. Если волоф обидит человека кель-аир, как судить обиду: по закону волоф или по обычаю туарегов? Если мусульманин ущемит сына Исроэла, как и чем клясться тем, кто не верит в сказанное другим?

Знатные отвечали: всякий преступивший судим по законам тех, кому повредил. Все согласны с этим, а кто не согласен, тому не место в Тимбукту – и в торговле золотом. Но как же верующий в бога пустыни согласится отдаться на суд многобожников? Ведь, по мусульманской вере, всякий шаг неверных – обман и заблуждение. Седые купеческие старейшины улыбались, поглаживая белые бороды, и любезно объясняли, что всё это описано в книгах и истолковано мудрейшими факихами, признанными народом Пророка. Мудрецы в древности всё предусмотрели, и великий ал-Малики, да смилуется над ним Аллах, из хадисов Пророка вывел, что в земле невежества любой закон лучше беззакония, и потому надлежит, не погрешая против Аллаха, применяться к законам неверных. Но, разумеется, не безоглядно. Да, не безоглядно.